Протяжным металлическим звуком скрипнула тяжёлая дверца кремационной печи и за огнеупорным небольшим стеклянным глазком, вспыхнули красные языки пламени. Эти красные языки горели как-то завораживающие, они сначала как бы играясь облизывали деревянный обтекаемый лакированный гроб, создавая на его поверхности ожоги в виде множества пузырчатых волдырей. Затем пузыри лопались и пламя, подгоняемое газовыми форсунками, жадно принималось пожирать этот потерявший всякий эстетический вид ящик, вместе с его содержимым…
Добавить в моё избранное
6 мин, 32 сек 92
Обычно процесс горения длится от полутора до двух часов, но сегодня Алексею казалось, что эта кремация не кончится никогда.
Он стоял у глазка и наблюдал. По сути, там, внутри печи, ничего не было видно, одно лишь пламя, горящее разноцветными языками. Цвета эти были причудливы особенно в самом начале процесса кремации, когда горел лак, они переливались с оранжевого на красный, с зелёного на синий, давая ещё ряд непонятных оттенков и тонов, затем пламя заполнило всю камеру целиком и цвет огня превратился в желто-красный. В печи становилось очень жарко — температура достигала максимального значения 1092 градуса по Цельсию, и Алексей прекрасно представлял, что сейчас происходит с телом внутри камеры, как оно рассыпается на мелкие фрагменты и, перемешиваясь с древесным углем, гвоздями и остатками одежды, ссыпается на дно печи. Он так же знал что будет дальше, как после завершения кремации и остывания останки поместят во временный контейнер, пока прах не заберут родственники.
Алексей вот уже как три года работал в крематории машинистом и видел десятки подобных кремаций, но сейчас его не занимала дальнейшая судьба останков умершего, и как этот прах будут хоронить — в колумбарии или просто развеют по ветру. Он смотрел на огонь, смотрел на эти голодные, пожирающие гроб языки пламени, смотрел внутрь печи.
— Вот так, — шепотом сказал Алексей. — Вот так всегда, один конец, для всех один, или у кого-то будет иначе?
Он улыбнулся.
— Может, у меня будет иначе?! Может быть, я буду жить вечно? И эта дверь, — он бросил взгляд на металлическую дверь печи, — никогда за мной не захлопнется!
Он немного помолчал.
— Странно себя ощущать там!… В огне! Даже представить жутко, — Алексей поёжился. — Живёшь себе, живёшь, а потом бац!… и печь крематория, прям как в кино, бац! — и вторая смена.
Алексей поднял глаза вверх вспоминая, что же это был за фильм.
— Да и неважно, — вслух сказал Алексей. — Помню, что хороший был, добрый такой фильм.
Он снова припал к глазку.
— Догорает… -он сказал это шёпотом, и это получилось как-то зловеще. — Вот и вся жизнь, как эти два часа в огне, что два часа в печи, что жизнь, прогорают быстро, одинаково быстро, и по сравнению с бесконечностью времени жизнь в печи и вне её равны.
Алексей взглянул на часы.
— Да! Действительно ровно два часа, ровно два часа продолжалась кремация,а мне показалось… ух как долго! — Он глубоко вздохнул.
— Два последних часа жизни после жизни. — Алексей задумался.
— А сколько же, интересно, буду гореть я? — Он оглядел себя сверху вниз.
— Худой, невысокий, но кости мои тяжёлые, это я точно знаю, — как бы в довесок сказал он. — Ааа! всё равно быстро сгорю, не два часа уж точно, за час растаю и следа не останется в таком пекле-то.
Алексей снова посмотрел в глазок печи. В печи пламя давно погасло, лишь светились в разных её частях угли догорающих останков.
— Да остыло поди, — сказал Алексей. — Выгружать пора, в трупохранилище, кажется, ещё два покойника, их ещё готовить надо.
Алексей отошел от печи, затем бегло оглядел помещение, ища взглядом металлическую кочергу, и, не обнаружив её, сказал:
— Ну и чёрт с ней, вечно она куда-то девается, значит пусть ещё постынет, пусть, так сказать, поживёт.
И он снова посмотрел в глазок. В печи догорали последние угли.
За дверью комнаты, где находился Алексей, по длинному коридору с бетонным мозаичным полом послышались шаркающие шаги.
— Аааа! Васька, сменщик мой, — сказал Алексей. — Узнаю его по шагам, никогда ноги не поднимает.
Рядом с этими шагами слышались и более отчетливые шаги — на жёстком каблуке, скорее всего, — туфель.
— А если туфли… значит, это Петрович, начальник наш, — думал Алексей.
Всего в крематории работало пять машинистов ритуального оборудования, Петрович был самым опытным и старшим среди них. Ему было давно за шестьдесят, а сколько точно — никто не спрашивал, не принято как-то было у них о возрасте спрашивать. Хотя Петровичу и перевалило за шестой десяток, выглядел он довольно неплохо: сухой, всегда подтянутый, высокий, с аккуратно подстриженными усиками под носом, короткой спортивной стрижкой на голове и всегда в чистых дорогих туфлях. Теперь Алексею были слышны и голоса приближавшихся людей.
— Точно, Петрович! Ишь как вышагивает, и Васька с ним, толстяк этот, хоть бы ноги поднимал, всегда шаркает, три года его знаю и три года он шаркает. Всех покойников распугает, разбегутся ведь!
Алексея забавляли подобные мысли. Он рад был своим друзьям. Ваську он вообще давно не видел, как-то смены не пересекались последнее время. А Петровичу он и так был рад, так как Петрович всегда что нибудь «юморил».
— Сейчас я этих юмористов и напугаю, — подумал Алексей и отошёл в дальний угол комнаты, куда совсем не попадал электрический свет.
Он стоял у глазка и наблюдал. По сути, там, внутри печи, ничего не было видно, одно лишь пламя, горящее разноцветными языками. Цвета эти были причудливы особенно в самом начале процесса кремации, когда горел лак, они переливались с оранжевого на красный, с зелёного на синий, давая ещё ряд непонятных оттенков и тонов, затем пламя заполнило всю камеру целиком и цвет огня превратился в желто-красный. В печи становилось очень жарко — температура достигала максимального значения 1092 градуса по Цельсию, и Алексей прекрасно представлял, что сейчас происходит с телом внутри камеры, как оно рассыпается на мелкие фрагменты и, перемешиваясь с древесным углем, гвоздями и остатками одежды, ссыпается на дно печи. Он так же знал что будет дальше, как после завершения кремации и остывания останки поместят во временный контейнер, пока прах не заберут родственники.
Алексей вот уже как три года работал в крематории машинистом и видел десятки подобных кремаций, но сейчас его не занимала дальнейшая судьба останков умершего, и как этот прах будут хоронить — в колумбарии или просто развеют по ветру. Он смотрел на огонь, смотрел на эти голодные, пожирающие гроб языки пламени, смотрел внутрь печи.
— Вот так, — шепотом сказал Алексей. — Вот так всегда, один конец, для всех один, или у кого-то будет иначе?
Он улыбнулся.
— Может, у меня будет иначе?! Может быть, я буду жить вечно? И эта дверь, — он бросил взгляд на металлическую дверь печи, — никогда за мной не захлопнется!
Он немного помолчал.
— Странно себя ощущать там!… В огне! Даже представить жутко, — Алексей поёжился. — Живёшь себе, живёшь, а потом бац!… и печь крематория, прям как в кино, бац! — и вторая смена.
Алексей поднял глаза вверх вспоминая, что же это был за фильм.
— Да и неважно, — вслух сказал Алексей. — Помню, что хороший был, добрый такой фильм.
Он снова припал к глазку.
— Догорает… -он сказал это шёпотом, и это получилось как-то зловеще. — Вот и вся жизнь, как эти два часа в огне, что два часа в печи, что жизнь, прогорают быстро, одинаково быстро, и по сравнению с бесконечностью времени жизнь в печи и вне её равны.
Алексей взглянул на часы.
— Да! Действительно ровно два часа, ровно два часа продолжалась кремация,а мне показалось… ух как долго! — Он глубоко вздохнул.
— Два последних часа жизни после жизни. — Алексей задумался.
— А сколько же, интересно, буду гореть я? — Он оглядел себя сверху вниз.
— Худой, невысокий, но кости мои тяжёлые, это я точно знаю, — как бы в довесок сказал он. — Ааа! всё равно быстро сгорю, не два часа уж точно, за час растаю и следа не останется в таком пекле-то.
Алексей снова посмотрел в глазок печи. В печи пламя давно погасло, лишь светились в разных её частях угли догорающих останков.
— Да остыло поди, — сказал Алексей. — Выгружать пора, в трупохранилище, кажется, ещё два покойника, их ещё готовить надо.
Алексей отошел от печи, затем бегло оглядел помещение, ища взглядом металлическую кочергу, и, не обнаружив её, сказал:
— Ну и чёрт с ней, вечно она куда-то девается, значит пусть ещё постынет, пусть, так сказать, поживёт.
И он снова посмотрел в глазок. В печи догорали последние угли.
За дверью комнаты, где находился Алексей, по длинному коридору с бетонным мозаичным полом послышались шаркающие шаги.
— Аааа! Васька, сменщик мой, — сказал Алексей. — Узнаю его по шагам, никогда ноги не поднимает.
Рядом с этими шагами слышались и более отчетливые шаги — на жёстком каблуке, скорее всего, — туфель.
— А если туфли… значит, это Петрович, начальник наш, — думал Алексей.
Всего в крематории работало пять машинистов ритуального оборудования, Петрович был самым опытным и старшим среди них. Ему было давно за шестьдесят, а сколько точно — никто не спрашивал, не принято как-то было у них о возрасте спрашивать. Хотя Петровичу и перевалило за шестой десяток, выглядел он довольно неплохо: сухой, всегда подтянутый, высокий, с аккуратно подстриженными усиками под носом, короткой спортивной стрижкой на голове и всегда в чистых дорогих туфлях. Теперь Алексею были слышны и голоса приближавшихся людей.
— Точно, Петрович! Ишь как вышагивает, и Васька с ним, толстяк этот, хоть бы ноги поднимал, всегда шаркает, три года его знаю и три года он шаркает. Всех покойников распугает, разбегутся ведь!
Алексея забавляли подобные мысли. Он рад был своим друзьям. Ваську он вообще давно не видел, как-то смены не пересекались последнее время. А Петровичу он и так был рад, так как Петрович всегда что нибудь «юморил».
— Сейчас я этих юмористов и напугаю, — подумал Алексей и отошёл в дальний угол комнаты, куда совсем не попадал электрический свет.
