Жил-был… Как бы назвать его. Сергей Борисович…
Добавить в моё избранное
2 мин, 22 сек 48
Дальше он нарисуется сам, под звуки имени. Это старик, похожий на больную птицу или сломанный зонтик. Пижама в рябой коричневый цветочек, красные слезящиеся глаза, большой горбатый нос, как у Гессе, и длинные седые волосы, все желтые от сигаретного дыма.
Но он уже и не помнил, когда курил последний раз. И кем он был до того. И сколько он уже здесь. Днем он видел окно, белую стену, по которой ползла решетчатая тень рамы, и капельницу. Еще он мог видеть свою руку в пижамном рукаве — желтую и высохшую, всю в старческих пятнах. В полдень, когда боль становилась нестерпимой, Сергею Борисовичу кололи лекарство. Через какое-то время боль становилась тупой, но ей на смену приходило то, что он мысленно называл «горками» — чувство обрывающейся тошноты, когда, закрыв глаза, будто летишь вниз, вниз, вниз. А вечером открывали окно и проветривали палату, и Сергей Борисович, открыв глаза, видел, как красное солнце просвечивает капельницу насквозь.
Но этим вечером солнца не было, свет кто-то загородил.
Сергей Борисович открыл глаза и увидел, что в окне сидит большой Карлсон.
Карлсон сидел и смотрел на улицу, Сергей Борисович видел его коническую голову, прямой затылок, весь заросший рыжей звериной шерстью, и торчащий из грязной брезентовой спины ржавый винт с погнутыми лопастями. Мощными четырехпалыми лапами Карлсон упирался в подоконник; короткие пальцы с квадратными ногтями были все перемазаны мазутом. От Карлсона пахло кабаном, соляркой и сапожной ваксой. «Карлсон», — сказал Сергей Борисович и сам удивился — его голос прозвучал как тихий свист. «Карлсон, когда я умру?»
Карлсон, оставаясь неподвижным, медленно повернул голову – голова у него вращалась, как у совы или куклы – и посмотрел на Сергея Борисовича безо всякого выражения. Глазки у Карлсона были маленькими и мутными — роговица отслаивалась. Редкие железные зубы торчали из полуоткрытого рта.
«Хр» — сказал Карлсон. «Хр. Хр. Х-ррррррр».
И с его отвисшей нижней губы потекла слюна.
Он повернулся к Сергею Борисовичу всем туловищем, и Сергей Борисович увидел, что в животе у Карлсона торчит черное кольцо. Карлсон просунул в кольцо палец с силой выдернул его вместе с мокрой ржавой цепью; внутри у Карлсона все заклокотало и забулькало, винт медленно, со скрежетом начал вращаться, и тогда Карлсон, судорожно кашляя, снова рванул кольцо как чеку гранаты. Из ушей и ноздрей Карлсона потекло черное масло, закапало на белый подоконник, кашель перешел в мерное тарахтение и винт заработал вовсю.
Карлсон перевалился через подоконник в комнату, но не упал, а завис в воздухе. Потом Карлсон подлетел к Сергею Борисовичу, схватил его за волосы, сдернул с кровати, протащил вдоль комнаты, повалив ненужную уже стойку с капельницей, и прыгнул за окно, в апрель.
Сергея Борисовича обдало теплым воздухом и вечерним мотоциклетным дымом, они все падали и падали вниз, и Сергей Борисович подумал – «Горка». Они почти касались верхушек деревьев, когда падение замедлилось. Высохший Сергей Борисович был легок как мумия, и Карлсон полетел, понес его над верхушками больничных тополей, над трубами шинного завода и остывающими цинковыми крышами, все дальше и дальше, медленно набирая высоту.
Но он уже и не помнил, когда курил последний раз. И кем он был до того. И сколько он уже здесь. Днем он видел окно, белую стену, по которой ползла решетчатая тень рамы, и капельницу. Еще он мог видеть свою руку в пижамном рукаве — желтую и высохшую, всю в старческих пятнах. В полдень, когда боль становилась нестерпимой, Сергею Борисовичу кололи лекарство. Через какое-то время боль становилась тупой, но ей на смену приходило то, что он мысленно называл «горками» — чувство обрывающейся тошноты, когда, закрыв глаза, будто летишь вниз, вниз, вниз. А вечером открывали окно и проветривали палату, и Сергей Борисович, открыв глаза, видел, как красное солнце просвечивает капельницу насквозь.
Но этим вечером солнца не было, свет кто-то загородил.
Сергей Борисович открыл глаза и увидел, что в окне сидит большой Карлсон.
Карлсон сидел и смотрел на улицу, Сергей Борисович видел его коническую голову, прямой затылок, весь заросший рыжей звериной шерстью, и торчащий из грязной брезентовой спины ржавый винт с погнутыми лопастями. Мощными четырехпалыми лапами Карлсон упирался в подоконник; короткие пальцы с квадратными ногтями были все перемазаны мазутом. От Карлсона пахло кабаном, соляркой и сапожной ваксой. «Карлсон», — сказал Сергей Борисович и сам удивился — его голос прозвучал как тихий свист. «Карлсон, когда я умру?»
Карлсон, оставаясь неподвижным, медленно повернул голову – голова у него вращалась, как у совы или куклы – и посмотрел на Сергея Борисовича безо всякого выражения. Глазки у Карлсона были маленькими и мутными — роговица отслаивалась. Редкие железные зубы торчали из полуоткрытого рта.
«Хр» — сказал Карлсон. «Хр. Хр. Х-ррррррр».
И с его отвисшей нижней губы потекла слюна.
Он повернулся к Сергею Борисовичу всем туловищем, и Сергей Борисович увидел, что в животе у Карлсона торчит черное кольцо. Карлсон просунул в кольцо палец с силой выдернул его вместе с мокрой ржавой цепью; внутри у Карлсона все заклокотало и забулькало, винт медленно, со скрежетом начал вращаться, и тогда Карлсон, судорожно кашляя, снова рванул кольцо как чеку гранаты. Из ушей и ноздрей Карлсона потекло черное масло, закапало на белый подоконник, кашель перешел в мерное тарахтение и винт заработал вовсю.
Карлсон перевалился через подоконник в комнату, но не упал, а завис в воздухе. Потом Карлсон подлетел к Сергею Борисовичу, схватил его за волосы, сдернул с кровати, протащил вдоль комнаты, повалив ненужную уже стойку с капельницей, и прыгнул за окно, в апрель.
Сергея Борисовича обдало теплым воздухом и вечерним мотоциклетным дымом, они все падали и падали вниз, и Сергей Борисович подумал – «Горка». Они почти касались верхушек деревьев, когда падение замедлилось. Высохший Сергей Борисович был легок как мумия, и Карлсон полетел, понес его над верхушками больничных тополей, над трубами шинного завода и остывающими цинковыми крышами, все дальше и дальше, медленно набирая высоту.
