Добавить в моё избранное
9 мин, 51 сек 143
И вот она шла, шла, стал третий посох приламываться, третья шляпа прогнаиваться, третьи лапти протаптываются, третья просвора железна прогрызаться. И стоит избушка на курьей ножке, на петушьей головке. Она заговорила: «Избушка, избушка, стань к лесу глазами, ко мне воротами, чтобы мне, дорожному человеку, зайти и выйти!»
Избушка повернулась, она зашла в избушку, опять сидит старушка — языком в печи пашет, губами горшки отнимает, в зубах шелковый пояс плетет. Опять заговорила: «Куда тебя, девица, бог понес? Здесь черный ворон не пролетывал, не то что русский человек прохаживал!» Потом сама себя по щеке ударила, по другой приправила: «Ох, я, — говорит, — старая плеха, дорожного человека не напоила, не накормила, стала вести выспрашивать!»
Напоила, накормила, спать уложила, стала вести выспрашивать: «Куда, девица, идешь? Куда путь держишь? Волей-неволей али своей охотой?» — «А, волей-неволей, а более своей охотой!»
Вот она ей стала рассказывать, как приходил Иван-царевич да как сожгла три волосины: одну золоту, другу серебряну, третью медну: «Бабушка-задворенка меня научила доставать огня, я стала бить по кремешку, и отлетела искорка, и спалила три волосины, и он пробудился и сказал: «Марфа крестьянская дочь, не видать будет больше мне тебя, а тебе меня», — «Иван-царевич, — говорит, — мой племянник. Он здесь, в чистом поле, живет. Ладно, — говорит, — ночуй, завтра пойдешь»:
Ночку ночевали, наутро встали, старушка отдала ей крест и рассказала: «Иван-царевич у Ягой Бабы украденный, и живут они в чистом поле, сорок молодцев. Все наворованы у Ягой Бабы. Вот они днем бегают серыми волками, а ночью развернутся добрыми молодцами. Их сорок живет в одном доме. И ты в запечку ухоронись, чтобы они тебя не видели».
Она так и сделала, как бабушка велела. И пошла в поле, и зашла в пустой дом, и ухоронилась. И вот топотня, топотня, бегут сорок волков, и стали развертываться кругом столба по солнышку, и развернулись, и очутились все добрыми молодцами, что ни в сказке сказать, ни пером описать; а она стоит в запечье.
Вот пришли все в избу и стали есть. Все пьют, и едят, и кушают, а он сидит — не пьет, не ест, не кушает. Они его спрашивают: «Что, Иван-царевич, не пьешь, не ешь, не кушаешь?» А он говорит: «Жаль, жаль батюшку, жаль, жаль матушку, а всего жальчей молоду жену!» — «Да будет тебе, — говорят, — жен-то найдешь себе!»
Вот все напились, наелись, спать пошли. Все заспали, захрапели, а он все не спит, не спит, коверкается, потом уж заспал. А ее бабушка научила: «Ты возьми эти крест, да цепочку, да перстень и подойди к нему, и побренчи, и говори: «Иван-царевич, встань-пробудись, я до тебя доступала, я до тебя доходила, трои шляпы железны изгнаивала, трои посоха изламывала, трои просворы изгрызала, трои лапти истаптывала, все до тебя доступала, все до тебя доходила». А как он станет шевелиться — и ты отходи от него».
И вот она сказала и ушла. И он наутро встал и говорит: «Я сегодня во сне свою жену видел». А эти молодцы опять говорят: «Что тебе жена, жен-то найдешь того больше».
И вот они попили, поели и кругом столба все обернулись против солнышка, и все они волками очутились, и все в чисто поле побежали, опять на день бегать. Она опять день у бабушки просидела, опять заприходила и стала в запечек. Опять вечер пришел. Они бегут, бегут, стали развертываться кругом столба по солнышку и развернулись добрыми молодцами, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Опять пришли в избу, опять стали пить, есть, кушать. Опять все пьют, и едят, и кушают, а он не пьет, не ест, не кушает. Они его спрашивают: «Да что тебе?» — «Я видел свою жену во сне». И эти молодцы опять говорят: «Да что тебе жена? Жен-то найдешь еще!»
Все повалились спать, а ему не спится, не лежится, подушечка в головах вертится, дума думается. Опять заспали все, захрапели, опять он заспал. И она вышла из-за печи, и взяла эти крест, да цепочку, да перстень, и подошла, и стала побрякивать, и говорит: «Иван-царевич, встань-пробудись, я до тебя доступала, я до тебя доходила, трои шляпы железны изгнаивала, трои посохи изламывала, трои просворы изгрызала, трои лапти истаптывала, все до тебя доступала, все до тебя доходила».
Иван-царевич маленько стал пошевеливаться, она и ушла прочь, к бабушке-задворенке.
Опять они пробудились, попили, поели, а он опять говорит: «Я сегодня во сне свою жену видел». А эти молодцы говорят: «Да что ты стал каждую ночь видеть свою жену?»
Все вышли, обернулись против солнышка, и все опять волками очутились. И побежали в чисто поле черными волками. Она опять ушла к бабушке и там пробыла. И последняя, третья, ночь приходит. И вот бабушка говорит: «В эту ночь, когда он станет шевелиться, и ты его побуди еще, и бегите; сколько сил есть, столько и бегите. И приворотите ко мне».
Она и пошла, опять стала в запечек. Гром-шум, бегут сорок волков. У столба стали обертываться.
Избушка повернулась, она зашла в избушку, опять сидит старушка — языком в печи пашет, губами горшки отнимает, в зубах шелковый пояс плетет. Опять заговорила: «Куда тебя, девица, бог понес? Здесь черный ворон не пролетывал, не то что русский человек прохаживал!» Потом сама себя по щеке ударила, по другой приправила: «Ох, я, — говорит, — старая плеха, дорожного человека не напоила, не накормила, стала вести выспрашивать!»
Напоила, накормила, спать уложила, стала вести выспрашивать: «Куда, девица, идешь? Куда путь держишь? Волей-неволей али своей охотой?» — «А, волей-неволей, а более своей охотой!»
Вот она ей стала рассказывать, как приходил Иван-царевич да как сожгла три волосины: одну золоту, другу серебряну, третью медну: «Бабушка-задворенка меня научила доставать огня, я стала бить по кремешку, и отлетела искорка, и спалила три волосины, и он пробудился и сказал: «Марфа крестьянская дочь, не видать будет больше мне тебя, а тебе меня», — «Иван-царевич, — говорит, — мой племянник. Он здесь, в чистом поле, живет. Ладно, — говорит, — ночуй, завтра пойдешь»:
Ночку ночевали, наутро встали, старушка отдала ей крест и рассказала: «Иван-царевич у Ягой Бабы украденный, и живут они в чистом поле, сорок молодцев. Все наворованы у Ягой Бабы. Вот они днем бегают серыми волками, а ночью развернутся добрыми молодцами. Их сорок живет в одном доме. И ты в запечку ухоронись, чтобы они тебя не видели».
Она так и сделала, как бабушка велела. И пошла в поле, и зашла в пустой дом, и ухоронилась. И вот топотня, топотня, бегут сорок волков, и стали развертываться кругом столба по солнышку, и развернулись, и очутились все добрыми молодцами, что ни в сказке сказать, ни пером описать; а она стоит в запечье.
Вот пришли все в избу и стали есть. Все пьют, и едят, и кушают, а он сидит — не пьет, не ест, не кушает. Они его спрашивают: «Что, Иван-царевич, не пьешь, не ешь, не кушаешь?» А он говорит: «Жаль, жаль батюшку, жаль, жаль матушку, а всего жальчей молоду жену!» — «Да будет тебе, — говорят, — жен-то найдешь себе!»
Вот все напились, наелись, спать пошли. Все заспали, захрапели, а он все не спит, не спит, коверкается, потом уж заспал. А ее бабушка научила: «Ты возьми эти крест, да цепочку, да перстень и подойди к нему, и побренчи, и говори: «Иван-царевич, встань-пробудись, я до тебя доступала, я до тебя доходила, трои шляпы железны изгнаивала, трои посоха изламывала, трои просворы изгрызала, трои лапти истаптывала, все до тебя доступала, все до тебя доходила». А как он станет шевелиться — и ты отходи от него».
И вот она сказала и ушла. И он наутро встал и говорит: «Я сегодня во сне свою жену видел». А эти молодцы опять говорят: «Что тебе жена, жен-то найдешь того больше».
И вот они попили, поели и кругом столба все обернулись против солнышка, и все они волками очутились, и все в чисто поле побежали, опять на день бегать. Она опять день у бабушки просидела, опять заприходила и стала в запечек. Опять вечер пришел. Они бегут, бегут, стали развертываться кругом столба по солнышку и развернулись добрыми молодцами, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Опять пришли в избу, опять стали пить, есть, кушать. Опять все пьют, и едят, и кушают, а он не пьет, не ест, не кушает. Они его спрашивают: «Да что тебе?» — «Я видел свою жену во сне». И эти молодцы опять говорят: «Да что тебе жена? Жен-то найдешь еще!»
Все повалились спать, а ему не спится, не лежится, подушечка в головах вертится, дума думается. Опять заспали все, захрапели, опять он заспал. И она вышла из-за печи, и взяла эти крест, да цепочку, да перстень, и подошла, и стала побрякивать, и говорит: «Иван-царевич, встань-пробудись, я до тебя доступала, я до тебя доходила, трои шляпы железны изгнаивала, трои посохи изламывала, трои просворы изгрызала, трои лапти истаптывала, все до тебя доступала, все до тебя доходила».
Иван-царевич маленько стал пошевеливаться, она и ушла прочь, к бабушке-задворенке.
Опять они пробудились, попили, поели, а он опять говорит: «Я сегодня во сне свою жену видел». А эти молодцы говорят: «Да что ты стал каждую ночь видеть свою жену?»
Все вышли, обернулись против солнышка, и все опять волками очутились. И побежали в чисто поле черными волками. Она опять ушла к бабушке и там пробыла. И последняя, третья, ночь приходит. И вот бабушка говорит: «В эту ночь, когда он станет шевелиться, и ты его побуди еще, и бегите; сколько сил есть, столько и бегите. И приворотите ко мне».
Она и пошла, опять стала в запечек. Гром-шум, бегут сорок волков. У столба стали обертываться.
Страница
2 из 3
2 из 3
