Ястреб

Господином Горных Дорог назову тебя;
Кто сказал, что холоден снег?
Перевал пройду и порог, перепутие,
Перекрестье каменных рек.

— Здравствуйте, Оливия, — полуофициальным тоном поутру, встретившись в одном из перехлёстов коридоров крепости, сухо говорит Кимбли и коротко склоняет голову. В смоляной черноте его волос сквозят паутины первой незажившей седины.

Иногда ей кажется, что безжалостного алхимика всё ещё нет на этом свете, что всё это — лишь навязанный отклик слившегося с туманом отстранённого прошлого: Бездна никогда не отпускает своих пленников так легко, словно надоевших нежданных гостей.

Тень Зольфа Джея Кимбли ощутимо вещественна; от ткани старого пиджака пахнет чем-то горьким, тонкие линии татуировок — правая, впечатавшая в кожу знак серебра, пересечена тонким, расхлестнувшим линии и знаки резаным шрамом — веско покалывают линии жизни под щитом перчаток. Во время короткого рукопожатия генерал-майор, кажется, даже ощущает это жжение.

В прозрачных глазах цвета неба отражается рассвет, который бледно горит отцветающими звёздами.

— …Майор Кимбли, вы полагаете, что войска Драгмы не вступят на запрещённую территорию?

— Вступят. И зря, генерал-майор Армстронг. — Он еле заметно ухмыляется, непроизвольно пережимая пальцами хрустко разминаемые, давно болящие в предвкушении новой битвы ладони.

Незаконченная война тлеет догорающими, больно жгущимися углями.

«Пора», — одним привычным движением — будничным стягиванием перчаток с захолодевших на тридцатиградусном морозе запястий — беззвучно говорит алхимик со вспыхнувшими алым углём глазами и, оказавшись наедине с метелью, морозным ветром, драгмийским наступлением, в одном ряду с фронтом — разводит в стороны руки, готовясь свести их в вырезанной на замёрзшей коже, намертво въевшейся в плоть гексаграмме.

Всхлёснутая хлыстами загоревшейся энергии земля выгибается чёрно-белыми — от высвободившейся земли и рассыпавшегося мёрзлого снега — хребтами, и отсветы вспышек гаснут, отражаясь на лицах и стенах.

— А всё-таки, чёрт возьми, мастер… — скупо, не без тщательно запрятанного уважения выносит вердикт Майлз и болезненно жмурится, когда очередная вспышка мешается со свистом северного ветра, бездумно разбивающегося о границу горной стены.

…Всякий раз при подобной атаке Оливия безмолвно заклинает всех богов, чтобы они отвели от него вражеские пули.

На кончиках пальцев пляшет горячий огонь.

Только сейчас, в милостиво подаренные часы, свободные от заклятия — подобные тем, что разлучили двоих людей, обратив их в дикую птицу и белого пса, Оливия — ястреб в человеческом теле, воплощённый щит обороны, живая стена из плоти и крови, вдохнувшая в грудь заснеженное сердцебиение горной цепи — понимает, что это значит — быть защищённой.

Она не говорит ни слова, она запускает пальцы под расстёгнутый ворот его рубашки, она так крепко обнимает его, что её ладони, кажется, срастутся с его иссеченной шрамами кожей; она закрывает глаза и болезненно, до дрожи остро чувствует, как непокорные, выбившиеся из узла пряди щекочут её шею.

Оливия не верит до конца, что Кимбли — прирождённый боец, воин, безжалостный маг; ведь у солдата не бывает таких почти по-женски мягких прохладных рук. От бойца пахнет кровью, порохом и гарью отгремевшего сражения — а она чувствует тонкий, почти неразличимый сквозящий аромат переломленного сочного лука, едко щиплющего глаза и нос. Зольф отводит светлые пряди с её лица и сдержанно целует, но от этой тёплой мягкой сухости хочется заплакать, вцепиться, не отпускать.

Впервые за последний год Оливия Армстронг засыпает спокойно.

— …на границе, в девятнадцать сорок три, Драгма подписала договор об окончательной капитуляции. С двенадцатого марта драгмийско-аместрийский конфликт считается полностью завершённым…

Я хотела остаться с тобой,

Я уже успела посметь.

Пахнет снегом прозрачная боль -

То ли даль, то ли высь, то ли смерть…

Холодный ветер треплет выбившиеся из подвязанного тяжёлого, оттягивающего шею узла волосы.

Чёрное и белое сливается в какой-то тёмный поток в глазах, ноги подкашиваются, успокаивающий холод верной шпаги выскальзывает из окоченевших на колючем весеннем холоде пальцев — она отдалённо слышит, как звенит, соприкоснувшись с камнем, закалённая сталь. А в чёрное и белое — цвета вечной, очерствевшей навсегда северной зимы — тонкой светлой, полупрозрачной нежной струёй вплетается нежно-голубой цвет северного неба.

Кто-то осторожно подхватил её на руки и прижал к себе, не давая упасть. Кажется, Эйванд. От его тяжёлой плотной шинели пахнет порохом и дымом.

Будь проклята эта законченная, последняя битва. Дайте мне открыть глаза.

Я хочу его увидеть.

Кимбли сидит на чемодане, оперевшись ладонями о плотную истёртую кожу каркаса, и без прищура смотрит куда-то вдаль, в самую глубь хрупкого белого простора.