Рельсы, словно тяжелые чугунные шарфы, змеились на бесконечном теле набухших станций. Солнце слепило и, отражаясь в мутных стеклах, уверенно пряталось за горизонт; нелепо придавая падающему снегу вечерний розовый оттенок.
1 мин, 19 сек 69
Убитые, работой, люди, будто потерянные зомби, ходили по вагонам, пытаясь отыскать тепленькое местечко. И тупо вглядываясь в окна, на убегающие ветви и черные дома, в которых все чаще стали появляться квадраты светящихся окон, мечтали скорее провести остаток пути. И снова, тупо вглядываясь, но только уже в телевизор, дома; съесть чуть больше половины холодильника и уснуть возле шипящего экрана.
Строя планы, глядя на пролетающие поезда, наполняющие скрипом колес все пространство; человек, так неуверенно и нервно, искал в карманах мелочь и от досады, прикусив язык, дубасил кулаком о столб.
– Нельзя! – огорченно развел руками, на пороге турникета, огромный, толстый дядька с обнаженной лысой головой, злобными глазами и холодным сердцем. Всей высотой оград, давая осознать непреодолимость, внезапно обрушившихся, границ.
Но, человек, в ожидании перемен, все ходил и ходил по лестнице, из угла в угол. Его злило, что его, всё еще считают мальчишкой, и он не мог успокоиться, ощущение холода, нечеловеческой усталости и безысходности. Ему стало не по себе, и он ускорил шаг. И, сделав неожиданно удачный прыжок, оказался по ту сторону железных пик. Глаза его вздрогнули, когда на лицах, он прочитал, СКОРЕЙ! И с замиранием сердец… Прошло немного времени, когда его настиг поток летящих лезвий. Московский серый вечер. Черное электричество пробежало среди ожидавших и черной тенью проявилось на бледных лицах.
– Пять копеек, или… или вся жизнь
И только мать, теперь, все время «пишет письма… сама себе», безлико бродит по опустевшим закоулкам и где-то ищет, потерянного сына, ждет вечером домой, пытается понять…
– Пять копеек, или… или вся жизнь
Наверное пространство, в подобных случаях, перестает быть неким реалистическим препятствием, клубком угрюмых километров; а время, да и время похоже исчезает…
Строя планы, глядя на пролетающие поезда, наполняющие скрипом колес все пространство; человек, так неуверенно и нервно, искал в карманах мелочь и от досады, прикусив язык, дубасил кулаком о столб.
– Нельзя! – огорченно развел руками, на пороге турникета, огромный, толстый дядька с обнаженной лысой головой, злобными глазами и холодным сердцем. Всей высотой оград, давая осознать непреодолимость, внезапно обрушившихся, границ.
Но, человек, в ожидании перемен, все ходил и ходил по лестнице, из угла в угол. Его злило, что его, всё еще считают мальчишкой, и он не мог успокоиться, ощущение холода, нечеловеческой усталости и безысходности. Ему стало не по себе, и он ускорил шаг. И, сделав неожиданно удачный прыжок, оказался по ту сторону железных пик. Глаза его вздрогнули, когда на лицах, он прочитал, СКОРЕЙ! И с замиранием сердец… Прошло немного времени, когда его настиг поток летящих лезвий. Московский серый вечер. Черное электричество пробежало среди ожидавших и черной тенью проявилось на бледных лицах.
– Пять копеек, или… или вся жизнь
И только мать, теперь, все время «пишет письма… сама себе», безлико бродит по опустевшим закоулкам и где-то ищет, потерянного сына, ждет вечером домой, пытается понять…
– Пять копеек, или… или вся жизнь
Наверное пространство, в подобных случаях, перестает быть неким реалистическим препятствием, клубком угрюмых километров; а время, да и время похоже исчезает…