Если не заходить в глубь тысячелетий, то первым из классиков «фантастической науки» нужно признать самого Чарльза Форта. Описанный Фортом мир праисторических высоких технологий оказался для многих весьма притягательным. По крайней мере эта гипотеза позволяла объяснить многие факты музейных запасников, на которые официальная наука предпочитала просто закрывать глаза. Но если эти технологии действительно были, то где искать их источник?
Добавить в моё избранное
11 мин, 45 сек 134
Прислушиваясь к разговорам о современной «альтернативной науке», мы различаем в них две доминирующие интонации. Одна — взвинченно эмоциональная, подчас крикливая и ругательная — объясняет, что никакой «альтернативной науки» не существует, что наука — едина и нерушима, как гранитное изваяние, тогда как попытки ее пересматривать одинаково ненаучны и неуместны, какими бы соображениями они ни обосновывались. Здесь учреждают «Комиссии по борьбе»…, пишут долговязые петиции, рассуждают на кухнях за чаем и коньячком, а потом время от времени балуют себя вылазками на очень научные заседания, ищущие лженауку там, где только можно ее найти.
Другая мелодия звучит много тише. Это не крик и не брань, это только попытка иначе взглянуть, попробовать, пересмотреть. В общем, дистанцироваться от суррогата, который давали в советских либо же западных идеологических столовых, заправляя лозунгами эгалитаризма, свободы и неминуемого прогресса. Но, мы это хорошо знаем, дистанцироваться от одного — значит опереться на что-то другое.
Но что это — «что-то другое»? Таким «архимедовым рычагом» стали в альтернативной науке идеи Томаса Куна и Пола Фейерабенда. Идеи о том, что никакой такой единой науки (быть может, только пока, но все же) не существует, а есть только множество парадигм, около которых начинают формироваться научные миры, от которых получают они необходимое питание и тепло, зажигают свой свет и несут его дальше, провоцируя образование новых парадигм и новых научных сообществ. При этом одна точка зрения — отнюдь не могила для другой, не «Комиссия по борьбе отцов против своих же внебрачных детей», нет, это лишь стартовая площадка, испытательный полигон, на котором формируется научное сообщество.
При этом одно из сообществ может предельно не любить другое, отвергая его в самых последних его основаниях, — суть дела от этого не меняется. Каждое из сообществ движется в своем направлении, и ошибкой здесь будет лишь измена тем правилам игры, которые задаются внутри самого сообщества. Исходя из такого, куновского, «парадигмального» понимания науки никакой «паранауки» вообще не существует, это лишь миф, придуманный одним из сообществ, хитрый диффамационный фортель, работающий лишь для тех, кто не вник в идею парадигм по-настоящему. Для тех же, кто Куна усвоил и понял, становится ясным, что понятия вроде «спекулятивная литература» или «паранаука» оскверняют лишь то сообщество, которое позволяет себе их употребление. Это не более чем расписка в собственной слабости, в параноидно-монологичной неспособности слышать другого, признавать красоту игры — пусть даже игры своего временного противника.
В течение долгих столетий наука воспитывала в себе строгость. Считалось, что апелляции к данным воображения — присутствующие на самом деле в основе любого научного открытия — суть источник ухода от науки в сферу «научной фантастики». Но это — лишь один жанр.
Другим жанром, судить который принято ныне куда как более строго, явилась «фантастическая наука» — модное нынче бранное слово, применяемое без разбора как к наукам оккультным (атлантология, графология, лабиринтология и т. д.), так и к наукам «ревизионистским», то есть намеренным пересматривать достижения обычных наук, не сильно сбиваясь при этом с их же собственных предметных оснований.
В совокупности эти обвинения резюмируются тезисом книги Маркуса Песселя «Фантастическая наука», крайне обеспокоенного провалом науки ортодоксальной и успехом науки «еретической»: еретики, лишенные всяких внушительных научных степеней, завоевывают популярность, их книги стремительно распродаются, и потому против них следует воевать, устраивая «вселенские соборы научной рациональности».
Сама идея «фантастической науки» отнюдь не нова: это понятие было сформулировано еще Стефаном Уильямсом, занимавшимся такой же «охотой на ведьм», но только в отдельно взятой сфере археологии.
Другая мелодия звучит много тише. Это не крик и не брань, это только попытка иначе взглянуть, попробовать, пересмотреть. В общем, дистанцироваться от суррогата, который давали в советских либо же западных идеологических столовых, заправляя лозунгами эгалитаризма, свободы и неминуемого прогресса. Но, мы это хорошо знаем, дистанцироваться от одного — значит опереться на что-то другое.
Но что это — «что-то другое»? Таким «архимедовым рычагом» стали в альтернативной науке идеи Томаса Куна и Пола Фейерабенда. Идеи о том, что никакой такой единой науки (быть может, только пока, но все же) не существует, а есть только множество парадигм, около которых начинают формироваться научные миры, от которых получают они необходимое питание и тепло, зажигают свой свет и несут его дальше, провоцируя образование новых парадигм и новых научных сообществ. При этом одна точка зрения — отнюдь не могила для другой, не «Комиссия по борьбе отцов против своих же внебрачных детей», нет, это лишь стартовая площадка, испытательный полигон, на котором формируется научное сообщество.
При этом одно из сообществ может предельно не любить другое, отвергая его в самых последних его основаниях, — суть дела от этого не меняется. Каждое из сообществ движется в своем направлении, и ошибкой здесь будет лишь измена тем правилам игры, которые задаются внутри самого сообщества. Исходя из такого, куновского, «парадигмального» понимания науки никакой «паранауки» вообще не существует, это лишь миф, придуманный одним из сообществ, хитрый диффамационный фортель, работающий лишь для тех, кто не вник в идею парадигм по-настоящему. Для тех же, кто Куна усвоил и понял, становится ясным, что понятия вроде «спекулятивная литература» или «паранаука» оскверняют лишь то сообщество, которое позволяет себе их употребление. Это не более чем расписка в собственной слабости, в параноидно-монологичной неспособности слышать другого, признавать красоту игры — пусть даже игры своего временного противника.
В течение долгих столетий наука воспитывала в себе строгость. Считалось, что апелляции к данным воображения — присутствующие на самом деле в основе любого научного открытия — суть источник ухода от науки в сферу «научной фантастики». Но это — лишь один жанр.
Другим жанром, судить который принято ныне куда как более строго, явилась «фантастическая наука» — модное нынче бранное слово, применяемое без разбора как к наукам оккультным (атлантология, графология, лабиринтология и т. д.), так и к наукам «ревизионистским», то есть намеренным пересматривать достижения обычных наук, не сильно сбиваясь при этом с их же собственных предметных оснований.
Фантастическая наука
Количество предметов, интересующих науку, ограничено лишь ее парадигмой. Это примерно как в любой уважающей себя музейной коллекции, где всегда имеется запасник, превышающий основной, то есть экспонируемый публике, фонд как минимум в несколько раз. Этот запасник содержит, как правило, именно те экспонаты, доставать которые на всеобщее обозрение считается «нехорошо»: если вытащить их все и сразу, то «посыпятся» основания тех наук, ради формального подтверждения которых эти музеи и существуют. Но когда ученые-ревизионисты вроде Эриха фон Дэникена, Кена Уилбера, Владимира Шемшука, Эрнста Бэты или Йоханнеса фон Баттлера к этим данным запасников обращаются, их неминуемо обвиняют в «измене нормам научной рациональности», «ложных паранаучных измышлениях» и прочих грехах перед господствующим ныне научным сообществом.В совокупности эти обвинения резюмируются тезисом книги Маркуса Песселя «Фантастическая наука», крайне обеспокоенного провалом науки ортодоксальной и успехом науки «еретической»: еретики, лишенные всяких внушительных научных степеней, завоевывают популярность, их книги стремительно распродаются, и потому против них следует воевать, устраивая «вселенские соборы научной рациональности».
Сама идея «фантастической науки» отнюдь не нова: это понятие было сформулировано еще Стефаном Уильямсом, занимавшимся такой же «охотой на ведьм», но только в отдельно взятой сфере археологии.
