Это произошло в бурные дни Французской революции. В поздний час ненастным вечером один молодой немец возвращался домой через старую часть Парижа. Сверкали молнии, и громкие раскаты грома сотрясали величественные узкие улицы, — но надо бы чуточку рассказать об этом молодом немце.
Добавить в моё избранное
7 мин, 51 сек 93
Готфид Вольфганг — молодой человек из хорошей семьи. Какое-то время учился в Геттингене, но, увлекающийся и склонный к мистике, он подпал под влияние тех выходящих за разумные пределы умозрительных доктрин, которые часто сбивают с толку немецких студентов. Уединенный образ жизни, усиленные занятия, толкающий к одиночеству характер учебы наложили отпечаток как на его сознание, так и на тело. Здоровье было подорвано, воображение стало болезненным. Все время пребывая в мире причудливых размышлений спиритического толка, он, подобно Сведенборгу, сотворил вокруг себя свой собственный идеальный мир. Не знаю почему, он вообразил, что роковое влияние зла тяготеет над ним, что какой-то злой гений хочет завлечь его в свои сети и погубить. Это наваждение, растравляя его меланхолический темперамент, привело к самым печальным последствиям. Он был изможден и подавлен, друзья нашли его на грани безумия и решили, что лучшим лекарством будет перемена обстановки. Так он был отправлен заканчивать учебу среди великолепия и услад Парижа.
Вольфганг прибыл в Париж в разгар революции. Всеобщий психоз захватил его увлекающийся ум, он был очарован политическими и философскими теориями тех дней, но последовавшие за ними кровавые сцены потрясли его чувствительную натуру, снова отвратили от общества и мира, сделали его еще большим затворником.
Он уединился в крошечной квартире студенческого Латинского квартала. Там, на мрачной улице недалеко от монастырских стен Сорбонны, он погружался в свои излюбленные мысли. Иногда часы напролет просиживал в больших библиотеках Парижа, этих катакомбах минувших дней и старых авторов, роясь в грудах пыльных к потрепанных книг в поисках лишних для не здорового аппетита своего ума. Он был, собственно, литературным вурдалаком, питающимся на кладбище литературной гнили.
Этот молодой отшельник имел пылкий темперамент, который, однако, какое-то время питал только его воображение. Слишком застенчивый и несведущий в жизни, чтобы хоть каким-то образом общаться с прекрасным полом, он был тем не менее страстным поклонником женской красоты и в своей уединённой келье часто погружался в грезы среди являвшихся ему форм и лиц, и его воображение порождало прелестные образы, далеко превосходящие действительность.
В то время как мозг его пребывал в возбужденном и возвышенном состоянии, одно наваждение имело на него чрезвычайное воздействие. Это было женское некое лицо необыкновенной красоты. Впечатление от него было настолько сильным, что он грезил о нем снова и снова. Оно занимало его мысли днем и сны по ночам; словом, он страстно влюбился в эту тень, создание своего воображения… Продолжалось это так долго, что стало одной из тех навязчивых идей, которые будоражат ум меланхоликов и которые ошибочно принимают за безумие.
Таков был Готфрид Вольфганг, и таким было его состояние в упомянутый мною вечер. Поздно возвращаясь домой той ненастной ночью, он брел по старым и мрачным улицам Марэ, старинного квартала Парижа. Гром грохотал среди высоких домов узких улиц. Он подошел к Гревской площади, где совершались публичные казни. Сполохи молний вздрагивали на бельведерах древнего Отель де Билль и отражались вспыхивающими бликами в открытом пространстве его фасада.
Пересекая площадь, Вольфганг попятился от страха, очутившись рядом с гильотиной. Это была вершина царства ужаса — зловещее орудие смерти стояло наготове с эшафотом, постоянно омываемым кровью сильных и отважных. В тот самый день на гильотине здорово потрудились, устроив кровавую баню, и вот она, стоя в зловещем убранстве посреди молчаливого, спящего города, ожидала новых жертв.
Сердце Вольфганга сжалось, и он уж было с дрожью отвернулся от ужасной машины, когда заметил очертания фигуры, съежившейся у подножия эшафота. Время от времени вспыхивающие молнии делали ее более отчетливой. Это была женщина, одетая в черное. Она сидела на одной из нижних ступенек эшафота, подавшись вперед, спрятав лицо в коленях, ее длинные растрепавшиеся коконы спускались до земли, струясь в потоках дождя.
Вольфганг остановился. Вид женщины говорил о ее, по-видимому, высоком положении. Он знал случаи, когда превратности судьбы, лишив женщин дома и поддержки, обрекали их на бродяжничество. Возможно, это была какая-то несчастная, убитая горем, которую безжалостный топор сделал одинокой, и она сидела там с разбитым сердцем, выброшенная на отмель жизни, из которой все, что было ей дорого, отправилось в вечность.
Вольфганг подошел и обратился к женщине со словами сочувствия. Она подняла голову и испуганно посмотрела на него. Каково же было его изумление, когда при яркой вспышке молнии он увидел то самое лицо, которое неотступно преследовало его в грезах. Оно было бледным и безутешным, но захватывающе красивым.
Обуреваемый противоречивыми чувствами, Вольфганг обратился к женщине снова. Он сказал что-то о том, что она брошена одна в такой поздний час да еще во власть ненастья, и предложил отвести ее к друзьям.
Вольфганг прибыл в Париж в разгар революции. Всеобщий психоз захватил его увлекающийся ум, он был очарован политическими и философскими теориями тех дней, но последовавшие за ними кровавые сцены потрясли его чувствительную натуру, снова отвратили от общества и мира, сделали его еще большим затворником.
Он уединился в крошечной квартире студенческого Латинского квартала. Там, на мрачной улице недалеко от монастырских стен Сорбонны, он погружался в свои излюбленные мысли. Иногда часы напролет просиживал в больших библиотеках Парижа, этих катакомбах минувших дней и старых авторов, роясь в грудах пыльных к потрепанных книг в поисках лишних для не здорового аппетита своего ума. Он был, собственно, литературным вурдалаком, питающимся на кладбище литературной гнили.
Этот молодой отшельник имел пылкий темперамент, который, однако, какое-то время питал только его воображение. Слишком застенчивый и несведущий в жизни, чтобы хоть каким-то образом общаться с прекрасным полом, он был тем не менее страстным поклонником женской красоты и в своей уединённой келье часто погружался в грезы среди являвшихся ему форм и лиц, и его воображение порождало прелестные образы, далеко превосходящие действительность.
В то время как мозг его пребывал в возбужденном и возвышенном состоянии, одно наваждение имело на него чрезвычайное воздействие. Это было женское некое лицо необыкновенной красоты. Впечатление от него было настолько сильным, что он грезил о нем снова и снова. Оно занимало его мысли днем и сны по ночам; словом, он страстно влюбился в эту тень, создание своего воображения… Продолжалось это так долго, что стало одной из тех навязчивых идей, которые будоражат ум меланхоликов и которые ошибочно принимают за безумие.
Таков был Готфрид Вольфганг, и таким было его состояние в упомянутый мною вечер. Поздно возвращаясь домой той ненастной ночью, он брел по старым и мрачным улицам Марэ, старинного квартала Парижа. Гром грохотал среди высоких домов узких улиц. Он подошел к Гревской площади, где совершались публичные казни. Сполохи молний вздрагивали на бельведерах древнего Отель де Билль и отражались вспыхивающими бликами в открытом пространстве его фасада.
Пересекая площадь, Вольфганг попятился от страха, очутившись рядом с гильотиной. Это была вершина царства ужаса — зловещее орудие смерти стояло наготове с эшафотом, постоянно омываемым кровью сильных и отважных. В тот самый день на гильотине здорово потрудились, устроив кровавую баню, и вот она, стоя в зловещем убранстве посреди молчаливого, спящего города, ожидала новых жертв.
Сердце Вольфганга сжалось, и он уж было с дрожью отвернулся от ужасной машины, когда заметил очертания фигуры, съежившейся у подножия эшафота. Время от времени вспыхивающие молнии делали ее более отчетливой. Это была женщина, одетая в черное. Она сидела на одной из нижних ступенек эшафота, подавшись вперед, спрятав лицо в коленях, ее длинные растрепавшиеся коконы спускались до земли, струясь в потоках дождя.
Вольфганг остановился. Вид женщины говорил о ее, по-видимому, высоком положении. Он знал случаи, когда превратности судьбы, лишив женщин дома и поддержки, обрекали их на бродяжничество. Возможно, это была какая-то несчастная, убитая горем, которую безжалостный топор сделал одинокой, и она сидела там с разбитым сердцем, выброшенная на отмель жизни, из которой все, что было ей дорого, отправилось в вечность.
Вольфганг подошел и обратился к женщине со словами сочувствия. Она подняла голову и испуганно посмотрела на него. Каково же было его изумление, когда при яркой вспышке молнии он увидел то самое лицо, которое неотступно преследовало его в грезах. Оно было бледным и безутешным, но захватывающе красивым.
Обуреваемый противоречивыми чувствами, Вольфганг обратился к женщине снова. Он сказал что-то о том, что она брошена одна в такой поздний час да еще во власть ненастья, и предложил отвести ее к друзьям.
