Когда-то Полина думала, что любые сказки — просто красиво изложенный кем-то бред. Этакая розовая пудра для неразумных детишек. Припудришь им мозги, и детишки сладко спят всю ночь, не мешая взрослым творить совсем не сказочные вещи. В сказках злые мачехи, обижавшие малышей, были непременно наказаны, добро торжествовало, Золушки и Белоснежки выходили за принцев и все были счастливы…
Добавить в моё избранное
7 мин, 56 сек 116
У Полины не было злой мачехи — ей исполнилось двенадцать лет, когда мама привела домой дядю Колю и сказала, что он будет Поле отцом. Дядя Коля был большой, толстый и красный. Знакомясь с девочкой, он потрепал ее по голове рыхлой потной ладонью и что-то невнятно промычал.
Так же мычал он, когда спустя два года, первый раз залез к падчерице под одеяло. Полина отбивалась, пыталась кусаться. Мокрая от пота ладонь зажимала ей рот, не давая кричать. От отчима пахло животным — противной жирной тварью с липкой шкурой. Тварь наползала на Полину все больше, вдавливая ее в матрас, лишая остатков воздуха.
— Не выдумывай, — рассеянно сказала за завтраком мать, намазывая лимонный джем на хрустящий хлебец. — Кому ты нужна, тебя насиловать! Еще раз услышу подобное — неделю у меня на задницу не сядешь!
Хмурое серенькое утро равнодушно заглядывало в давно не мытое окно. Отчим брился в ванной, громко и фальшиво напевая что-то из репертуара Юрочки Шатунова. Полина не ела — она молча вертела в пальцах чайную ложечку и смотрела на сидящую напротив женщину. Мама была все еще довольно красива — она делала по утрам гимнастику, два раза в неделю посещала фитнесс-центр и бассейн. Рядом с ней дядя Коля смотрелся как старый жирный тюлень с плешивой красной шкурой, возле изящной русалочки. Когда-то Полина очень любила маму и мечтала стать похожей на нее. Не стала — и хорошо. Как любила повторять сама мама: отцова кровь, один в один. Отца Полина помнила смутно — он ушел из дома, когда ей исполнилось четыре года.
Отчим приходил к ней по ночам еще три раза. На четвертый, Полина пырнула его в живот заранее спрятанным в одеяле, кухонным ножом. Отчим заорал и упал с кровати. На простыне остались темные пятна. Прибежала мать и выбила у дочери нож из пальцев.
— Тварь! — крикнула она, зажимая рукой рану в животе мужа. — Какая же гнида… сука… да чтоб ты сдохла, мразь! Слышишь, будь ты проклята!
От алых пятен на простыне смердело зверем. Жирным, грязным зверем — но теперь к этому запаху примешивался другой, резкий и металлический. Пахло кровью, а еще смертью. Полина победила зверя — она сумела его убить. Мать прижимала лысую голову своего зверя к груди, раскачивалась из стороны в сторону и повторяла:
— О-о-о, какая же падла… Коленька, солнышко… звони в «скорую», дрянь! Живо, ну? Что вылупилась? Будь ты проклята, слышишь? Проклята!
Полина не шевельнулась. Она молча смотрела на стену за спиной матери. Полинялые салатовые обои темнели на глазах и расползались мокрыми клочьями. Обнажившаяся серая стена медленно таяла, точно грязный снег. В комнате запахло холодом, мокрым песком и гнилью. Из образовавшейся в стене длинной темной щели нестерпимо тянуло ледяным сквозняком. Полина хотела выбежать из комнаты, но щель не дала — она тянула девочку к себе, обнимала струями холодного ветра. Кожа покрылась мурашками, затем потеряла чувствительность. Потом был долгий полет вниз головой в пустоту, запах плесени и холода, забивающий ноздри, и стихающие крики матери, где-то очень далеко, наверху.
Очнувшись, девочка узнала, что отныне, она — рабыня Мороха. Прежнее имя забылось само собой, еще в первые дни. Морох не любил человеческих имен. Теперь ее звали просто Ош. В пещере, пол которой покрывал вязкий серый песок, жили дети — слепые, голые, с мучнисто-белой кожей. Такова была участь тех, на кого пало материнское проклятие. Дети усердно служили Мороху — соскребали со стен и камней ядовитую голубую плесень и натирали чешую хозяина, дабы придать ей больший блеск. Плесень разъедала ладони до костей, язвы причиняли мучительную боль. Со временем, на руках образовывались жесткие коричневые корки, и Морох злился — они оставляли на чешуе уродливые царапины. В середине пещеры находилось озеро с вязкой, горячей водой. От его поверхности поднимался жгучий пар, разъедающий горло. Дети опускали руки в озеро и задерживали дыхание. Стоило вдохнуть пар, как горлом начинала идти кровь.
Слепые дети любили своего хозяина, хотя все время плакали от боли в руках. Их глаза были слепы, но они видели то, что видел Морох.
Так же мычал он, когда спустя два года, первый раз залез к падчерице под одеяло. Полина отбивалась, пыталась кусаться. Мокрая от пота ладонь зажимала ей рот, не давая кричать. От отчима пахло животным — противной жирной тварью с липкой шкурой. Тварь наползала на Полину все больше, вдавливая ее в матрас, лишая остатков воздуха.
— Не выдумывай, — рассеянно сказала за завтраком мать, намазывая лимонный джем на хрустящий хлебец. — Кому ты нужна, тебя насиловать! Еще раз услышу подобное — неделю у меня на задницу не сядешь!
Хмурое серенькое утро равнодушно заглядывало в давно не мытое окно. Отчим брился в ванной, громко и фальшиво напевая что-то из репертуара Юрочки Шатунова. Полина не ела — она молча вертела в пальцах чайную ложечку и смотрела на сидящую напротив женщину. Мама была все еще довольно красива — она делала по утрам гимнастику, два раза в неделю посещала фитнесс-центр и бассейн. Рядом с ней дядя Коля смотрелся как старый жирный тюлень с плешивой красной шкурой, возле изящной русалочки. Когда-то Полина очень любила маму и мечтала стать похожей на нее. Не стала — и хорошо. Как любила повторять сама мама: отцова кровь, один в один. Отца Полина помнила смутно — он ушел из дома, когда ей исполнилось четыре года.
Отчим приходил к ней по ночам еще три раза. На четвертый, Полина пырнула его в живот заранее спрятанным в одеяле, кухонным ножом. Отчим заорал и упал с кровати. На простыне остались темные пятна. Прибежала мать и выбила у дочери нож из пальцев.
— Тварь! — крикнула она, зажимая рукой рану в животе мужа. — Какая же гнида… сука… да чтоб ты сдохла, мразь! Слышишь, будь ты проклята!
От алых пятен на простыне смердело зверем. Жирным, грязным зверем — но теперь к этому запаху примешивался другой, резкий и металлический. Пахло кровью, а еще смертью. Полина победила зверя — она сумела его убить. Мать прижимала лысую голову своего зверя к груди, раскачивалась из стороны в сторону и повторяла:
— О-о-о, какая же падла… Коленька, солнышко… звони в «скорую», дрянь! Живо, ну? Что вылупилась? Будь ты проклята, слышишь? Проклята!
Полина не шевельнулась. Она молча смотрела на стену за спиной матери. Полинялые салатовые обои темнели на глазах и расползались мокрыми клочьями. Обнажившаяся серая стена медленно таяла, точно грязный снег. В комнате запахло холодом, мокрым песком и гнилью. Из образовавшейся в стене длинной темной щели нестерпимо тянуло ледяным сквозняком. Полина хотела выбежать из комнаты, но щель не дала — она тянула девочку к себе, обнимала струями холодного ветра. Кожа покрылась мурашками, затем потеряла чувствительность. Потом был долгий полет вниз головой в пустоту, запах плесени и холода, забивающий ноздри, и стихающие крики матери, где-то очень далеко, наверху.
Очнувшись, девочка узнала, что отныне, она — рабыня Мороха. Прежнее имя забылось само собой, еще в первые дни. Морох не любил человеческих имен. Теперь ее звали просто Ош. В пещере, пол которой покрывал вязкий серый песок, жили дети — слепые, голые, с мучнисто-белой кожей. Такова была участь тех, на кого пало материнское проклятие. Дети усердно служили Мороху — соскребали со стен и камней ядовитую голубую плесень и натирали чешую хозяина, дабы придать ей больший блеск. Плесень разъедала ладони до костей, язвы причиняли мучительную боль. Со временем, на руках образовывались жесткие коричневые корки, и Морох злился — они оставляли на чешуе уродливые царапины. В середине пещеры находилось озеро с вязкой, горячей водой. От его поверхности поднимался жгучий пар, разъедающий горло. Дети опускали руки в озеро и задерживали дыхание. Стоило вдохнуть пар, как горлом начинала идти кровь.
Слепые дети любили своего хозяина, хотя все время плакали от боли в руках. Их глаза были слепы, но они видели то, что видел Морох.
