Когда я в детские годы впервые оказался в Монголии, первым неизгладимым впечатлением от этого дикого края стала встреча с тремя рыбаками, из местных русских. В тот день мы с братом и другими пацанами играли на окраине русской деревни. Помню, увидели идущих по деревенской дороге со стороны реки Хараа трёх мужиков, несших какую-то тяжёлую ношу.
Добавить в моё избранное
7 мин, 39 сек 144
Когда они подошли ближе, поглазеть на их невиданный улов сбежались не только мы, дети, но и взрослые из ближайших домов вышли.
Мужчины втроём несли настоящее чудовище. Это был гигантских размеров таймень. Его голова лежала на плече первого рыбака и казалась раза в два больше человеческой. Второй мужик придерживал мощное рыбье тело посередине. Третий же подпирал плечом хвостовую часть (если можно так выразиться). Причём, красный хвостовой плавник доставал ему до пояса.
Сейчас мне, конечно, трудно судить, но, думаю, речной монстр достигал двух — двух с половиной метров. Когда мужики сбросили громадину на землю и раскрыли ей пасть на потеху зевакам, стало понятно, что в эту зубастую пещеру запросто влезет футбольный мяч и не поцарапается…
То было моё первое знакомство с этой удивительной рыбой. Помню, что монголы тайменя чуть не боготворили и боялись. Может быть, потому что в подавляющем большинстве своём не умели плавать и к воде вообще относились с опаской.
Я не раз слышал рассказы местных о том, как крупные таймени утаскивали на дно неосторожно сунувшихся в реку собак, а то и баранов. Но сам не видел, врать не буду.
В те детские годы небольших таймешков довелось вытаскивать и самому, на обычную поплавочную удочку. Но чаще, если они и попадались на крючок, просто сразу обрывали леску, не рассчитанную на такую здоровенную добычу.
В городе Зуун-Хараа для командированных советских специалистов (в основном, из РСФСР и Украины) китайскими строителями были возведены капитальные трёх-и четырёхэтажные дома. Правда, из более, чем десятка этих разноцветных зданий, в то время заселено оказалось всего одно, где мы и жили. Остальные розовые, голубые, зелёные и жёлтые коробки пустовали, к величайшему удовольствию пацанов. Там мы играли в прятки, войнушку и казаков-разбойников.
Наша казённая двухкомнатная квартира располагалась на втором этаже среднего подъезда этого единственного обжитого дома. Окна выходили на грунтовую дорогу (асфальта во всём городке в помине не было). За дорогой раскинулась деревня русских, сбежавших в старые времена от Советской власти, да так и осевших в этих местах до самого конца семидесятых годов прошлого века. По окраинам русского поселения кое-где торчали серые юрты монголов.
Позади деревни простиралась луговая пустошь, а дальше текла река Хараа, на берега которой мы часто ходили рыбачить, купаться и просто посидеть у костра.
За рекой насколько хватало глаз — горы, горы, горы…
Между нашим домом и грунтовой дорогой располагались «удобства» в виде деревянного отхожего места с двумя кабинками «М» и «Ж». Дом, хоть и был оборудован системой водопровода, но вода в трубах отсутствовала. Воду привозили раз в несколько дней автоцистерной. Жильцы запасались водой, набирая её в алюминиевые фляги…
В таких условиях мы жили полтора года. Может, покажется странным, но ни малейшего ощущения «трудного детства» в связи с таким неустройством у меня не возникало никогда. Наоборот, те детские годы, наполненные интереснейшими событиями и необыкновенными для пацана из большого советского города впечатлениями, считаю большой жизненной удачей и везением…
Тут же, прямо под окнами, словно утопленная в землю, среди куч угля и отработанного шлака, находилась небольшая кочегарка. С её помощью в холодное время отапливался дом. Вот в этой кочегарке и русская, и монгольская пацанва частенько собиралась. Погреться после беготни на холодном воздухе и послушать рассказы старого кочегара. Кочегар был из местных русских. Мужик — на все руки мастер — в свободные минуты не сидел без дела: то забавные фигурки вырезал ножичком из дерева, то инструменты всякие мастерил. А по ходу, истории рассевшейся кружком малышне рассказывал.
Даже монголята, не понимавшие русский язык, и те слушали с интересом, открыв рот и шмыгая сопливыми носами. Эти монголята вообще отдельная песня и местный колорит. В каждой монгольской семье, из тех, что жили в юртах, детей было чуть не по десятку. Монгольские женщины рожали каждый год, без выходных и перерыва на обед. Помню, забежим с приятелями-монголятами в юрту, а там мамашка двоих на руках сиськами кормит, а несколько, совершенно голых, ещё по полу ползают, свою очередь ждут. У них как только научится узкоглазый малышок на ножки вставать, сразу на улицу отпускают. Сунут в кулачок сустав бараньей ноги с остатками сухожилий, он и бегает голышом, сосёт его целый день, пока где-нибудь не потеряет или другой, повкуснее, на земле не найдёт. Вместо косточки давали иногда какие-то твёрдые кусочки типа хозяйственного мыла (и на вкус тоже). Бывало таких полубеспризорников кусали, а то и насмерть задирали бродячие собаки, которых в окрестностях была уйма…
Монгольские дети от двух до шести лет мне запомнились такими: босые, полуголые (в лучшем случае, в коротких дырявых трусишках-штанишках), с бараньим мослом в ручонке и неизменной зелёной соплёй (а то и сразу двумя) до самой верхней губы, которую они то и дело с громким шмыганьем засасывали в нос.
Мужчины втроём несли настоящее чудовище. Это был гигантских размеров таймень. Его голова лежала на плече первого рыбака и казалась раза в два больше человеческой. Второй мужик придерживал мощное рыбье тело посередине. Третий же подпирал плечом хвостовую часть (если можно так выразиться). Причём, красный хвостовой плавник доставал ему до пояса.
Сейчас мне, конечно, трудно судить, но, думаю, речной монстр достигал двух — двух с половиной метров. Когда мужики сбросили громадину на землю и раскрыли ей пасть на потеху зевакам, стало понятно, что в эту зубастую пещеру запросто влезет футбольный мяч и не поцарапается…
То было моё первое знакомство с этой удивительной рыбой. Помню, что монголы тайменя чуть не боготворили и боялись. Может быть, потому что в подавляющем большинстве своём не умели плавать и к воде вообще относились с опаской.
Я не раз слышал рассказы местных о том, как крупные таймени утаскивали на дно неосторожно сунувшихся в реку собак, а то и баранов. Но сам не видел, врать не буду.
В те детские годы небольших таймешков довелось вытаскивать и самому, на обычную поплавочную удочку. Но чаще, если они и попадались на крючок, просто сразу обрывали леску, не рассчитанную на такую здоровенную добычу.
В городе Зуун-Хараа для командированных советских специалистов (в основном, из РСФСР и Украины) китайскими строителями были возведены капитальные трёх-и четырёхэтажные дома. Правда, из более, чем десятка этих разноцветных зданий, в то время заселено оказалось всего одно, где мы и жили. Остальные розовые, голубые, зелёные и жёлтые коробки пустовали, к величайшему удовольствию пацанов. Там мы играли в прятки, войнушку и казаков-разбойников.
Наша казённая двухкомнатная квартира располагалась на втором этаже среднего подъезда этого единственного обжитого дома. Окна выходили на грунтовую дорогу (асфальта во всём городке в помине не было). За дорогой раскинулась деревня русских, сбежавших в старые времена от Советской власти, да так и осевших в этих местах до самого конца семидесятых годов прошлого века. По окраинам русского поселения кое-где торчали серые юрты монголов.
Позади деревни простиралась луговая пустошь, а дальше текла река Хараа, на берега которой мы часто ходили рыбачить, купаться и просто посидеть у костра.
За рекой насколько хватало глаз — горы, горы, горы…
Между нашим домом и грунтовой дорогой располагались «удобства» в виде деревянного отхожего места с двумя кабинками «М» и «Ж». Дом, хоть и был оборудован системой водопровода, но вода в трубах отсутствовала. Воду привозили раз в несколько дней автоцистерной. Жильцы запасались водой, набирая её в алюминиевые фляги…
В таких условиях мы жили полтора года. Может, покажется странным, но ни малейшего ощущения «трудного детства» в связи с таким неустройством у меня не возникало никогда. Наоборот, те детские годы, наполненные интереснейшими событиями и необыкновенными для пацана из большого советского города впечатлениями, считаю большой жизненной удачей и везением…
Тут же, прямо под окнами, словно утопленная в землю, среди куч угля и отработанного шлака, находилась небольшая кочегарка. С её помощью в холодное время отапливался дом. Вот в этой кочегарке и русская, и монгольская пацанва частенько собиралась. Погреться после беготни на холодном воздухе и послушать рассказы старого кочегара. Кочегар был из местных русских. Мужик — на все руки мастер — в свободные минуты не сидел без дела: то забавные фигурки вырезал ножичком из дерева, то инструменты всякие мастерил. А по ходу, истории рассевшейся кружком малышне рассказывал.
Даже монголята, не понимавшие русский язык, и те слушали с интересом, открыв рот и шмыгая сопливыми носами. Эти монголята вообще отдельная песня и местный колорит. В каждой монгольской семье, из тех, что жили в юртах, детей было чуть не по десятку. Монгольские женщины рожали каждый год, без выходных и перерыва на обед. Помню, забежим с приятелями-монголятами в юрту, а там мамашка двоих на руках сиськами кормит, а несколько, совершенно голых, ещё по полу ползают, свою очередь ждут. У них как только научится узкоглазый малышок на ножки вставать, сразу на улицу отпускают. Сунут в кулачок сустав бараньей ноги с остатками сухожилий, он и бегает голышом, сосёт его целый день, пока где-нибудь не потеряет или другой, повкуснее, на земле не найдёт. Вместо косточки давали иногда какие-то твёрдые кусочки типа хозяйственного мыла (и на вкус тоже). Бывало таких полубеспризорников кусали, а то и насмерть задирали бродячие собаки, которых в окрестностях была уйма…
Монгольские дети от двух до шести лет мне запомнились такими: босые, полуголые (в лучшем случае, в коротких дырявых трусишках-штанишках), с бараньим мослом в ручонке и неизменной зелёной соплёй (а то и сразу двумя) до самой верхней губы, которую они то и дело с громким шмыганьем засасывали в нос.
