Город призраков

— Вы совершенно правы, молодой человек, — кивнул Модест. — Именно. По мнению графа, она была страшно грешна, коль родила без мужа. Чистейшей воды абсурд! Ведь родила-то она именно от него! И это еще раз доказывает, что отец был болен. И тем не менее в его воспаленном мозгу все это как-то укладывалось… Он наказал ее так же, как и других. Его препарат действовал безукоризненно. И он фактически убил ее. Как всегда не пренебрегая при этом всеми атрибутами спектакля. Я имею в виду появление перед смертью привидений-двойников. И мать только когда ее дни уже были сочтены рассказала, кто мой отец…

— И он это признал?

— Более того. Он разыграл свой спектакль до конца. И даже, с определенной точки зрения, честно завершил его. Во всяком случае, он до конца остался верен своим принципам. Он тоже умер от рака. Он убил себя сам. Кроме того, перед смертью он передал мне свои записи, в которых я поначалу ничего не понял… Но гораздо позднее, с годами я все глубже проникал в тайну его жизни, в смысл его философии, в самые недра его болезненой психики. И чем больше я углублялся во все это. Тем яснее осознавал, что мой отец — гений! И я не мог не восхищаться им. И уже не мог не любить его. Во всяком случае, любой гений достоен похвалы и уважения. Идеи старого графа вскоре стали и моими идеями. Они питали мой мозг, мою психику. Постепенно я стал одержим ими. Уже потом я своими руками создал этот музей, посвященный городу и его основателю. Конечно, скрывая свое происхождение. И когда я достиг определенного возраста, то однажды заметил, насколько с каждым годом становлюсь похожим на отца. Благо это я заметил гораздо раньше, чем смогли заметить другие. И благополучно успел изъять все фотографии графа из музейного архива. К счастью, в тот момент приехали родственники графа из-за границы. И я смог устроить все так, чтобы подозрение пало именно на них.

Последние фразы Модест Демьянович произносил уже с трудом, фактически задыхаясь. Лицо его вдруг исказила страшеная боль, тело забилось в конвульсиях.

— Где этот проклятый докторишка! — закричал Вано и бросился к телефону.

Я судорожно стал рыться в коробке с лекарствами. Мои руки дрожали. Я не знал, что нужно искать.

— Модест Демьянович! — крикнул я. — Ради Бога, сажите, какое нужно лекарство?

— Ничего… не надо… Ничего, — простонал учитель, плохо выговаривая слова. — Я, как и отец… Я сам себя наказал… И мне уже ничего не поможет…

Учитель все время хотел за что-то уцепиться. За что-то конкретное, живое, что могло его еще связывать с жизнью. И он судорожно вцепился в руку Сенечки Горелова. И тот вскрикнул от боли. Хватка была мертвой.

— О, Боже, — я суетился возле него, не зная, что предпринять. — Модет Демьянович, скажите, ради Бога, скажите, где формула этого препарата? Оно еще может причинить столько вреда! Пожалуйста!

— Нет… Не… Я его… Я уничтожил… Формулу… И последнее… Я уничтожил с ней… Себя…

Сенечка отчаянно пытался вырваться. Кричал, морщился от боли. Его глаза были полны ужаса.

— Сенечка, — прошептал Модест Демьянович… — Я… Я… Заверши книгу… Только правду…

В один миг лицо учителя преобразилось. И он резко отпустил руку Сенечки. И закрыл глаза. На его лицо легло удивительное спокойствие. Словно и не было этой мучительной агонии. Учитель даже стал как-то меньше ростом. И в его фигуре, и на его удивительно тихом лице, было столько невинности. Что на миг все мне показалось каким-то дурным сном. Разве мог этот сухонький аккуратненький и безвредный старичок оказаться страшным сумасшедшим убийцей!

Вано так и не дозвонился Ступакову. Он сидел неподвижно возле телефона, подперев голову руками. Сенечку била лихорадочная дрожь. Он тер руку, за которую уцепился умирающий учитель. И на ней проступали капельки крови.

— О господи! — причитал Сенечка, — Что это… Он держался за меня… Не может быть… Неужели это он… Он был таким хорошим учителем. Неужели это конец…

— Это конец, — голос Вано прозвучал неестественно спокойно. И мы опомнились.

— Да, Вано, это конец, — я облегченно вздохнул.

— Слава Богу, это конец, — Сенечка попытался улыбнуться. И по инерции провел рукой по лбу, приглаживая взбившуюся прядь рыжих волос. И на его лбу остались красные полосы от крови. Все, что осталось от Модеста Демьяновича.

Вскоре мы стали свидетелями уже хорошо знакомой картины. Скорая помощь во главе с суетливым Ступаковым, в волнении протирающем свои абсолютно чистые линзы очков и с укором глядящего на нас, словно мы были повинны в смерти учителя. Милиция во главе с ее бессменным шефом Гогой Сванидзе, традиционно посылавшего всех ко всем чертям и поглядываюшего на нас не менее укоряюще, чем Ступаков.

Наконец, выполнив все формальности как свидетели и граждане, мы выскочили на улицу. Мне где-то было даже жаль Модеста Демьяновича. Но все же я был безмерно рад, что дело наконец-то подошло к концу.