Не закрывай дверь

— Иди. Он проснулся от чужого взгляда. Это было неприятное щекотное чувство, гнездившееся где-то под затылком, волнами холодных мурашек расходящееся по спине, приподнимающее волосы на загривке. Может, это был новый кошмар. Повернёшься — а там лежит дружище Геллерт, ухмыляется бесцветными усами и смотрит. Раньше хоть в лесу на пеньке сидел, скотина. Обнаглел.

Грейвз решил не поворачиваться. Ну, хоть молчит, и на том спасибо. В прежних кошмарах не затыкался: Перси, расскажи мне то, Перси, расскажи мне это…

Он глубоко вздохнул, и сзади послышался какой-то шорох. Грейвз проснулся окончательно. Прислушался. Он лежал на краю кровати, на правом боку. За спиной кто-то был.

И это был не кошмар. Это вообще был не сон.

Кто-то был у него в спальне.

Лежал на его постели.

Кто?

Еле слышный шорох ткани повторился, за ним — затаённое дыхание.

Дыхание он узнал. Криденс.

Вот наглец, — устало подумал Грейвз, прикрывая глаза. — Что он себе позволяет?

Значит, и в прошлую ночь это был не сон и не бредовое видение. «Спите, сэр. Я не уйду». Не уйдёт он. Нахал. Не уйдёт, а вылетит, как пробка из бутылки.

Грейвз подумал, что надо повернуться и выгнать паршивца. Придать лицу строгое выражение, встретиться с Криденсом взглядом, холодно спросить: «Кто разрешил тебе сюда лечь?» Тот, естественно ответит: «Никто». Тогда посмотреть на него сурово, нахмуриться, сказать: «Выйди отсюда немедленно, Криденс». Может, придётся выдержать короткий спор или пару умоляющих взглядов… Но это не страшно, он уже много раз это выдерживал…

Вот только сил брать себя в руки не было. Не осталось. Даже для того, чтобы выгнать Криденса. Который вёл себя возмутительно. Не было сил даже думать длинными фразами. Или связными. Или разумными. Или… птичьи перья.

Он закрыл глаза.

Пусть лежит. Ну, хотя бы не Гриндевальд. Давай поищем в этом хорошую сторону. Охамел, да. Зато волнуется. Сон охраняет. Жалко тебе, что ли? Даже делать ничего не нужно. Лежи и спи.

Ну, или не спи. Давай подождём, что он сделает. Так и будет сверлить взглядом? Или сам задремлет?

В общем-то Грейвзу было всё равно. Глубинно, по-настоящему всё равно. Ему нечем было переживать и возмущаться. Он не мог найти сил, чтобы строго и жёстко выставить Криденса или даже сорваться на него, оттолкнуть, разозлиться… Он не мог найти сил, чтобы поискать силы. Он просто лежал, притворяясь спящим, потому что это было легче всего. И потому что на большее был не способен. Ему даже не было жаль, что он так расклеился. Он был опустошён до дна, до отупения. Наверное, если бы сейчас в спальню зашёл Гриндевальд и увёл Криденса за собой — Грейвз бы даже не встал.

Потом он услышал шелест ткани. Ощутил затылком живое тепло. Через минуту рука легла на его волосы, Криденс погладил их — тихо, чтобы не разбудить. Грейвз продолжал лежать, не двигаясь. У него не было сил даже для того, чтобы принять эту малость. Впустить, погреться в ней.

У него не было сил для того, чтобы повернуться и встретиться с ним взглядом. Позволить обнять себя, может быть, уткнуться к себе в шею, прильнуть всем телом… И плевать, что это неправильно, что Криденс не должен думать, что он прощён. Если бы оставалась хоть капелька воли, чтобы позвать его к себе, он бы позвал. Но даже капельки не было.

Он лежал, закрыв глаза. Чувствовал руку на волосах.

А ведь были друг с другом смелыми. Сейчас осталось только это — украдкой. Криденс пробрался к нему, прекрасно зная, что ему нельзя. Гладил, пытаясь выразить… что он там пытался выразить. Сочувствие, может быть. Раскаяние. Влюблённость. Неважно. А Грейвз только и мог, что тайком позволять ему быть здесь. И тайком позволять себе знать, что он здесь.

Легче ему от этого не становилось. Но и хуже не становилось тоже.

Он лежал, притворяясь, что спит. Может, Криденс знал, что он притворяется. Может, Криденс милосердно позволял ему притворяться дальше, не придвигаясь ближе. А может, Криденс не думал о нём, а думал лишь о себе — о том, что соскучился, что нестерпимо хочется прикасаться — хотя бы вот так. Может, он хотел лишь для себя украсть это чувство чужих волос под ладонью.

Персивалю сейчас было по-настоящему всё равно.

Глаза беспощадно жгло. Наверное, стало бы легче, если б он мог хотя бы заплакать. Но всё отпущенные ему в жизни слёзы он истратил за одну ночь тогда, семнадцать лет назад, после смерти Лоренса. А новых не накопилось.

Филин сидел рядом с подушкой, втянув голову в плечи — или в крылья? — и дремал, покачиваясь из стороны в сторону, время от времени тихо поскрипывая про себя и вздыхая. В утреннем свете он казался пёстрой статуэткой из чернёного серебра.

— Сова, — хрипло сказал Грейвз спросонок. — Я тебя не звал.

Филин открыл янтарные глаза, встряхнулся, встопорщив перья. «Уши» у него на голове встали торчком.