Злоключения автора

— Франц, у меня рыба про-пропала-а-а! — тихо взвыла я, уткнувшись ему в плечо. — Вообще пропала-а-а…

— Нашла трагедию, — Франсуа ласково принялся гладить меня по голове. — Ну, что рыдаешь-то! Грач, идите сюда! Ваша помощь нужна!

Грач выслушал мой сбивчивый рассказ с насмешливым выражением лица. Но и он не смог найти противень. Предположение, что его соседи стащили, отмели сразу. На пятый этаж не полезет даже мой чокнутый одноклассник, а соседи у нас — уважаемые академики. Кошки рыбу тоже не могли открыть, они огня боятся. Фермье тут же сказал, что рыбу он вообще не любит и не брал. Генрих просто не понял вопроса.

Наконец, Грач высказал предположение, что у нас на кухне водится барабашка. Он ее, конечно, не так назвал, но суть та же.

— Никаких барабашек у нас на кухне нет, — обиделась я. — И домовят… Мишель, подтвердите! Вы же часто у меня сидите ночами!

— У нее только кошки, — кивнул Фермье.

— Но рыба-то как сквозь землю провалилась! — Грач развел руками.

Я снова всхлипнула. Франсуа, вздохнув, полез в нижний ящик под духовкой за салфетками, вдруг замер, а затем разразился таким хохотом, что Фермье решил, будто бы он сошел с ума. Все разъяснилось, когда месье Тео с торжествующим видом вытащил из ящика противень.

— Н-да, Ангел, если человек болен, это надолго, а если он больной, то это навсегда, — кашлянул Фермье, крутя у виска. — Вот потому, когда болеешь, надо лежать.

— Иди, умойся, я поставлю в духовку, — пообещал Франсуа, улыбнувшись.

Я, размазывая по лицу слезы счастья, направилась в ванную. Кран долго не хотел поддаваться. Но, наконец, сообразив, что кручу его не в ту сторону, я открыла воду и принялась умываться. Холодная вода приятно освежала и приводила в порядок мысли. Надо будет повторить умывание через некоторое время, а то точно крышей поеду. Или уже поехала? А, не важно, голова у меня начала раскалываться так, будто у меня там шла гражданская война правого полушария и левого.

Хм, кстати, довольно интересная идея для рассказа. Только возьмем не гражданскую, а мою любимую французскую революцию. Левое полушарие — революционер, бегает в красном колпаке и орет марсельезу на всех известных ему языках. Правое — консерватор, выступает за монархию и все такое… А мозжечок — Польша. Тьфу, какая Польша? Это не из этой песни…

Плеснуть бы еще воды в лицо… В носу что-то зачесалось, я чихнула, и яркий свет ванной вдруг сменился темнотой. Только и успела еще подумать: «Елки-палки, сейчас ж башкой в плитку!».

— Ну, она там очухалась? — послышался сквозь звон в ушах голос Франсуа.

— Нет еще, — ответил ему, кажется, Фермье.

— Тогда закапывай, — а эта циничная фраза могла принадлежать только Грачу.

— Не надо меня закапывать… Еще живая… — пробурчала я, с трудом разлепляя глаза.

— Дурная ты, Ангел, — вздохнул Фермье, кладя мне на голову полотенце. — Зачем тебя закапывать? Мы капли тебе в нос принесли сосудосуживающие. Ты нос об раковину разбила…

Нос. Об раковину. Разбила. О Господи, ну в кого я такая?! В кого?! В родне хирурги, стоматологи, окулист даже есть. У всех руки золотые. А есть я. Я принадлежу к роду человеческому под названием Homo Sapiens rukozhopus.

— Мы б тебя вообще не нашли, если б не Генрих, — произнес Грач, протягивая мне чашку с чаем. — Он, правда, перепугал нас. Прибежал, кричит: «Капут, капут, софсем капут, Ангел шею пляйте, софсем пляйте!». Всю ванную теперь мыть надо. Мы уж решили, что ты и вправду шею сломала.

Такая трогательная забота со стороны неподкупного серьезного Грача меня растрогала.

— Вы что же, так меня все любите?

— Несомненно, — Франсуа улыбнулся, прикрывая окно. — Тебя и все твои злоключения.

— Wir lieben dich sehr viel …, — энергично закивал головой Генрих, когда месье Тео дал ему подзатыльник.

— Только иногда нам хочется тебя в окно вышвырнуть, — поставил жирную точку Грач.

… — (нем.) Мы тебя очень любим.