Фандом: Ориджиналы. Разве мы съездили к Сене, Юнгханс?
Добавить в моё избранное
4 мин, 5 сек 19659
Шел сильный дождь, размывший дорогу и превративший ее в грязное месиво. Капли глухо бились об стенки палатки, и они, ставшие тяжелыми и серыми от воды, пропускали дождь внутрь. Фридрих, укутавшись в сюртук, сидел на ящике из-под ядер и теребил пальцами пуговицу. Она уже почти оторвалась, но он не замечал этого, как не замечал попадающих за шиворот ледяных капель. На душе было скверно и серо, почти так же, как на улице.
Был дан приказ отступать, и кавалерию передвинули в тыл. Артиллерию тоже собирались сдвигать, но на неделю позже. Фридриха терзали смутные страшные предчувствия, и он с огромной грустью и невыразимой тревогой попрощался с Франсуа. Сердце противно ныло и сжималось, словно что-то должно было произойти.
— Не в последний раз видимся, — Франсуа, заметив его подавленное настроение, дружески хлопнул его по плечу. — Мы обязательно встретимся и еще съездим верхом к Сене. Я помню, что обещал это, Фриц, а свои обещания я выполняю всегда.
Но вышло совсем по другому. Вчера приехали повозки с ранеными, и Фридрих на всякий случай подбежал к ним. Среди измученных и продрогших от ливня солдат он заметил знакомый мундир и бросился туда. Мундир принадлежал молодому лейтенанту Линде, с которым Фридрих не был знаком лично, но знал, что он служит под начальством Франсуа. Юноша сидел, сутулясь, прижимая к левому боку руку, был очень бледен и измучен. Взгляд у него был какой-то остановившийся, словно невидящий.
— А капитан Тео где? — голос у Юнгханса предательски дрогнул. — Где мне найти вашу роту?
— Вам придется идти очень далеко… — хрипло ответил ему Линде, и в его тоне Фридриху послышались слезы. — Чтобы найти нашу роту, нужно идти на тот свет… На нас налетела русская кавалерия, с ходу завладела знаменем и сбила с позиций. Все, кто живы, тут…
Фридрих не дослушал. Он, спотыкаясь, бросился осматривать повозки. Вон мелькнули усы Шарля, близкого друга Франсуа. Вот Жильбер, вечно мрачный фельдшер. Он, даже будучи сам раненым, осматривал других солдат. Под навесом, прижавшись к друг другу, сидели два канонира в изорванных в клочья мундирах. Франсуа не было нигде, сколько бы раз Фридрих не обошел повозки. То же услышал он и в лазарете: капитана Тео не поступало. Описание его не подходило ни к кому. Франсуа не было среди раненных, а значит…
Пуговица, наконец, оторвалась. Фридрих зло швырнул ее в угол палатки и закрыл глаза. Он отдал бы все, чтобы вернуться в прошлое, стиснуть Франсуа в объятьях и на его «Не в последний раз видимся» воскликнуть:
— Последний! Не соглашайтесь оставаться, уезжайте!
Как же он жалел, что не сказал этого! А теперь уже никогда, никогда не скажет… Никогда не увидит задорный и веселый взгляд, в глубине которого всегда теплится нежность; не заметит случайно в бешеной лихой атаке его рыжих кудрей на фоне темного порохового дыма; не услышит больше его голос, пускай слегка хриплый и уставший после битвы, но такой мягкий и добрый. Франсуа больше не подойдет к нему на привале, не улыбнется лучистой, как солнце, улыбкой, не хлопнет его по плечу и не рассмешит остроумным замечанием. И уже никогда они не съездят к Сене, хоть Франсуа обещал…
С улицы послышался чавкающий звук — это мимо пролетел галопом всадник. Он резко осадил лошадь, и она поднялась на дыбы. Стенки платки колыхнулись, Юнгахнс поднял невольно голову и остолбенел: перед ним был Франсуа. Он стоял весь мокрый, в изодранном мундире и грязи, эполеты его едва-едва держались, а оборванный аксельбант был пришит наскоро, но это был он, несомненно он.
— Ну что же вы замерли, друг мой? — улыбнулся он широко. — Я же говорил, что еще свидимся!
— Живой… — Юнгахнс поднялся, пошатываясь, с ящика и схватил его за руку, ощупывая. — Нет, ты не дух… О Франсуа!
— Ну вот еще, — пробормотал растроганно Франсуа, высвобождая осторожно свои пальцы. — Ещё бы расцеловал меня… Живой, конечно.
— Господи, почему не со всеми… — Фридрих не мог связать слова даже на немецком.
— Не хотел оставлять знамя, — Франсуа бережно усадил его назад, на ящик. — Дождался ночи, пролез к русским и вернул его, правда по дурости сбил котелок, да прямо на штык. Разбудил весь бивак и еле унес оттуда ноги, пришлось лошадку у них одолжить. По счастью, от меня отстали у реки. Дождь снова зарядил, и они, видимо, решили… Фриц, вы что, плачете?
— Нет, радуюсь, идиот, — Юнгханс сердито пихнул его в плечо и тут же улыбнулся. — Сдалось тебе это знамя!
— Ну знаешь, — Франсуа тоже перешел на ты, — оно мне дорого, как память.
— А мне твоя жизнь дорога, как память, понимаешь? — Фридрих вздохнул. — Я чуть с ума не сошел.
— Я же обещал, что мы еще съездим к Сене, — Франсуа расхохотался, хлопнув его по руке. — Мы разве съездили? Нет. Так вот пока не съездим, можешь быть уверен, что я живой.
Был дан приказ отступать, и кавалерию передвинули в тыл. Артиллерию тоже собирались сдвигать, но на неделю позже. Фридриха терзали смутные страшные предчувствия, и он с огромной грустью и невыразимой тревогой попрощался с Франсуа. Сердце противно ныло и сжималось, словно что-то должно было произойти.
— Не в последний раз видимся, — Франсуа, заметив его подавленное настроение, дружески хлопнул его по плечу. — Мы обязательно встретимся и еще съездим верхом к Сене. Я помню, что обещал это, Фриц, а свои обещания я выполняю всегда.
Но вышло совсем по другому. Вчера приехали повозки с ранеными, и Фридрих на всякий случай подбежал к ним. Среди измученных и продрогших от ливня солдат он заметил знакомый мундир и бросился туда. Мундир принадлежал молодому лейтенанту Линде, с которым Фридрих не был знаком лично, но знал, что он служит под начальством Франсуа. Юноша сидел, сутулясь, прижимая к левому боку руку, был очень бледен и измучен. Взгляд у него был какой-то остановившийся, словно невидящий.
— А капитан Тео где? — голос у Юнгханса предательски дрогнул. — Где мне найти вашу роту?
— Вам придется идти очень далеко… — хрипло ответил ему Линде, и в его тоне Фридриху послышались слезы. — Чтобы найти нашу роту, нужно идти на тот свет… На нас налетела русская кавалерия, с ходу завладела знаменем и сбила с позиций. Все, кто живы, тут…
Фридрих не дослушал. Он, спотыкаясь, бросился осматривать повозки. Вон мелькнули усы Шарля, близкого друга Франсуа. Вот Жильбер, вечно мрачный фельдшер. Он, даже будучи сам раненым, осматривал других солдат. Под навесом, прижавшись к друг другу, сидели два канонира в изорванных в клочья мундирах. Франсуа не было нигде, сколько бы раз Фридрих не обошел повозки. То же услышал он и в лазарете: капитана Тео не поступало. Описание его не подходило ни к кому. Франсуа не было среди раненных, а значит…
Пуговица, наконец, оторвалась. Фридрих зло швырнул ее в угол палатки и закрыл глаза. Он отдал бы все, чтобы вернуться в прошлое, стиснуть Франсуа в объятьях и на его «Не в последний раз видимся» воскликнуть:
— Последний! Не соглашайтесь оставаться, уезжайте!
Как же он жалел, что не сказал этого! А теперь уже никогда, никогда не скажет… Никогда не увидит задорный и веселый взгляд, в глубине которого всегда теплится нежность; не заметит случайно в бешеной лихой атаке его рыжих кудрей на фоне темного порохового дыма; не услышит больше его голос, пускай слегка хриплый и уставший после битвы, но такой мягкий и добрый. Франсуа больше не подойдет к нему на привале, не улыбнется лучистой, как солнце, улыбкой, не хлопнет его по плечу и не рассмешит остроумным замечанием. И уже никогда они не съездят к Сене, хоть Франсуа обещал…
С улицы послышался чавкающий звук — это мимо пролетел галопом всадник. Он резко осадил лошадь, и она поднялась на дыбы. Стенки платки колыхнулись, Юнгахнс поднял невольно голову и остолбенел: перед ним был Франсуа. Он стоял весь мокрый, в изодранном мундире и грязи, эполеты его едва-едва держались, а оборванный аксельбант был пришит наскоро, но это был он, несомненно он.
— Ну что же вы замерли, друг мой? — улыбнулся он широко. — Я же говорил, что еще свидимся!
— Живой… — Юнгахнс поднялся, пошатываясь, с ящика и схватил его за руку, ощупывая. — Нет, ты не дух… О Франсуа!
— Ну вот еще, — пробормотал растроганно Франсуа, высвобождая осторожно свои пальцы. — Ещё бы расцеловал меня… Живой, конечно.
— Господи, почему не со всеми… — Фридрих не мог связать слова даже на немецком.
— Не хотел оставлять знамя, — Франсуа бережно усадил его назад, на ящик. — Дождался ночи, пролез к русским и вернул его, правда по дурости сбил котелок, да прямо на штык. Разбудил весь бивак и еле унес оттуда ноги, пришлось лошадку у них одолжить. По счастью, от меня отстали у реки. Дождь снова зарядил, и они, видимо, решили… Фриц, вы что, плачете?
— Нет, радуюсь, идиот, — Юнгханс сердито пихнул его в плечо и тут же улыбнулся. — Сдалось тебе это знамя!
— Ну знаешь, — Франсуа тоже перешел на ты, — оно мне дорого, как память.
— А мне твоя жизнь дорога, как память, понимаешь? — Фридрих вздохнул. — Я чуть с ума не сошел.
— Я же обещал, что мы еще съездим к Сене, — Франсуа расхохотался, хлопнув его по руке. — Мы разве съездили? Нет. Так вот пока не съездим, можешь быть уверен, что я живой.
