49 мин, 13 сек 12576
Комната пропахла табаком и сексом, уже глубокая ночь, но спать совершенно не хочется.
— Я никогда не влюблялся всерьёз, — говорит Персиваль. — Всё время искал, что что-то вспыхнет… Надеялся каждый раз, что вот сейчас… А каждый раз было так, что в штанах тесно, а в голове пусто. Сердце стучит, но… мимо.
— Как ты понял, что это — я?
Персиваль пожимает плечами.
— Просто понял. Когда заглянул поглубже. Сначала ты просто мне нравился. Умный, смелый… с острым языком. С тобой всегда было интересно, когда ты не отмалчивался. А потом однажды увидел, что ты красивый…
— Красивый? — фыркает Лоренс.
— Если глаза разуть, — серьёзно говорит Персиваль. — В тебе есть… искра. Когда ты сражаешься или споришь, ты перестаёшь думать о том, красивый ты или нет. И вот тогда — тогда тебя видно. Иногда я смотрел на тебя и всё замирало. И во мне, и вокруг. А потом я понял, что если сам не сделаю первый шаг — ты никогда ничего не узнаешь.
— Я тоже люблю тебя, — говорит Лоренс и сползает головой ему на плечо.
Персиваль курит и улыбается.
Лето, синее июльское небо, белые перья высоких облаков. В Нью-Йорке стоит душная жара, в отделе утихают слухи, ночи в старой комнате старой квартиры горячие, как железные крыши, нагретые солнцем. Лоренс хочет познакомить Грейвза с семьёй. Пока никому не говорит об этом — думает, как подготовить мать, чтобы она поняла. Уклончиво пишет ей, что «есть один человек». Четвёртого августа Персивалю должно исполнится двадцать шесть. Лоренс долго ищет подарок, не зная, чем можно обрадовать человека, у которого есть всё, и который перечитал не только всю литературу магов, но и цитирует не-маговских поэтов. Он перебирает книги одну за другой, потому что это совершенно точно должна быть книга, ведь Персиваль их любит — и однажды натыкается на свежее издание «Красавицы и чудовища» с великолепными иллюстрациями. Усмехается. Пишет на форзаце «Тому, кто меня расколдовал» — и просит упаковать, как подарок. Дома прячет в нижний ящик комода, чтобы Персиваль не наткнулся раньше времени.
В конце месяца они наконец раскрывают дело с портретом Гертруды Вандербильд. Художник — выпускник Дурмштранга, и все его картины с секретом. Они стареют и умирают, а владельцы — нет. На задержание отправляются втроём с Эскобедо. Каждый выпускник Дурмштранга владеет Тёмными искусствами, но далеко не каждый способен здраво рассуждать, где их можно применять, а где — нельзя. Северная школа охраняет свои секреты, как и любая другая, но втроём они должны справиться даже с опытным Тёмным магом: Грейвз хорош в атаке, Лоренс — в защите, а Эскобедо крайне талантливо обращается со стихийной магией.
Художник, конечно же, сопротивляется, потому что никому не хочется оказаться в лапах американского правосудия: самые суровые наказания за нарушение Статута о секретности, вплоть до смертной казни, никого не вдохновляют на переговоры. Хотя, конечно же, прежде всего ему предлагают сдаться. Услышав отказ, подкреплённый парой вполне материальных проклятий, Грейвз командует атаковать.
Он один, а их трое. Это сильный, умный и непредсказуемый враг. Каким-то чудом им удаётся загнать его в угол и лишить палочки. На него набрасывают антиаппарационные путы и чары, мешающие колдовать.
Жаль, этого оказывается недостаточно.
Жаль, они постоянно забывают о том, что человек опасен не только тогда, когда не способен произнести заклинание.
Лоренс, держа колдуна за локоть, ведёт его из разгромленной мастерской. Эскобедо впереди, Грейвз — сзади.
Колдун вдруг плечом толкает Лоренса к стене, извернувшись, втыкает серебряную иглу ему в грудь. Грейвз оглушает его заклятием, но уже поздно. Лоренс роняет палочку, он чувствует странную пустоту, она катится по телу волной, он становится лёгким и совершенно прозрачным. Он видит круглые, чёрные от ужаса глаза Грейвза, но крика уже не слышит.
А потом только белый свет.
Персиваль возвращается в квартиру один и ломается сразу, как только переступает порог комнаты. Падает, будто его крутят и выжимают, как мокрую тряпку. Хорошо, что чары тишины всё ещё действуют, и никто не слышит, что он орёт этим стенам, этой посуде, этим подушкам и этой пепельнице, не выбитой с ночи. Этим двум кружкам в мойке, вороху одежды на кровати, выброшенной из платяного шкафа, книгам на подоконнике и вырванным из комода ящикам. Хорошо, что Эскобедо говорит, что дурмштранговец слишком активно сопротивлялся при задержании, и поэтому Грейвз был вынужден его убить, хорошо, что синяки по всему телу мёртвого художника он объясняет Бомбардой, а не тем, что Грейвз пинал его ногами, когда тот уже не шевелился, пока Эскобедо не оттащил его в сторону. Хорошо, что никто не видит, как из нижнего ящика измочаленного комода выпадает подарок в блестящей обёртке, и как Персиваль прижимает его к груди, скрючившись на полу и давясь воздухом. Как он лежит на груде его одежды и кусает её, чтобы не выть в голос.
— Я никогда не влюблялся всерьёз, — говорит Персиваль. — Всё время искал, что что-то вспыхнет… Надеялся каждый раз, что вот сейчас… А каждый раз было так, что в штанах тесно, а в голове пусто. Сердце стучит, но… мимо.
— Как ты понял, что это — я?
Персиваль пожимает плечами.
— Просто понял. Когда заглянул поглубже. Сначала ты просто мне нравился. Умный, смелый… с острым языком. С тобой всегда было интересно, когда ты не отмалчивался. А потом однажды увидел, что ты красивый…
— Красивый? — фыркает Лоренс.
— Если глаза разуть, — серьёзно говорит Персиваль. — В тебе есть… искра. Когда ты сражаешься или споришь, ты перестаёшь думать о том, красивый ты или нет. И вот тогда — тогда тебя видно. Иногда я смотрел на тебя и всё замирало. И во мне, и вокруг. А потом я понял, что если сам не сделаю первый шаг — ты никогда ничего не узнаешь.
— Я тоже люблю тебя, — говорит Лоренс и сползает головой ему на плечо.
Персиваль курит и улыбается.
Лето, синее июльское небо, белые перья высоких облаков. В Нью-Йорке стоит душная жара, в отделе утихают слухи, ночи в старой комнате старой квартиры горячие, как железные крыши, нагретые солнцем. Лоренс хочет познакомить Грейвза с семьёй. Пока никому не говорит об этом — думает, как подготовить мать, чтобы она поняла. Уклончиво пишет ей, что «есть один человек». Четвёртого августа Персивалю должно исполнится двадцать шесть. Лоренс долго ищет подарок, не зная, чем можно обрадовать человека, у которого есть всё, и который перечитал не только всю литературу магов, но и цитирует не-маговских поэтов. Он перебирает книги одну за другой, потому что это совершенно точно должна быть книга, ведь Персиваль их любит — и однажды натыкается на свежее издание «Красавицы и чудовища» с великолепными иллюстрациями. Усмехается. Пишет на форзаце «Тому, кто меня расколдовал» — и просит упаковать, как подарок. Дома прячет в нижний ящик комода, чтобы Персиваль не наткнулся раньше времени.
В конце месяца они наконец раскрывают дело с портретом Гертруды Вандербильд. Художник — выпускник Дурмштранга, и все его картины с секретом. Они стареют и умирают, а владельцы — нет. На задержание отправляются втроём с Эскобедо. Каждый выпускник Дурмштранга владеет Тёмными искусствами, но далеко не каждый способен здраво рассуждать, где их можно применять, а где — нельзя. Северная школа охраняет свои секреты, как и любая другая, но втроём они должны справиться даже с опытным Тёмным магом: Грейвз хорош в атаке, Лоренс — в защите, а Эскобедо крайне талантливо обращается со стихийной магией.
Художник, конечно же, сопротивляется, потому что никому не хочется оказаться в лапах американского правосудия: самые суровые наказания за нарушение Статута о секретности, вплоть до смертной казни, никого не вдохновляют на переговоры. Хотя, конечно же, прежде всего ему предлагают сдаться. Услышав отказ, подкреплённый парой вполне материальных проклятий, Грейвз командует атаковать.
Он один, а их трое. Это сильный, умный и непредсказуемый враг. Каким-то чудом им удаётся загнать его в угол и лишить палочки. На него набрасывают антиаппарационные путы и чары, мешающие колдовать.
Жаль, этого оказывается недостаточно.
Жаль, они постоянно забывают о том, что человек опасен не только тогда, когда не способен произнести заклинание.
Лоренс, держа колдуна за локоть, ведёт его из разгромленной мастерской. Эскобедо впереди, Грейвз — сзади.
Колдун вдруг плечом толкает Лоренса к стене, извернувшись, втыкает серебряную иглу ему в грудь. Грейвз оглушает его заклятием, но уже поздно. Лоренс роняет палочку, он чувствует странную пустоту, она катится по телу волной, он становится лёгким и совершенно прозрачным. Он видит круглые, чёрные от ужаса глаза Грейвза, но крика уже не слышит.
А потом только белый свет.
Персиваль возвращается в квартиру один и ломается сразу, как только переступает порог комнаты. Падает, будто его крутят и выжимают, как мокрую тряпку. Хорошо, что чары тишины всё ещё действуют, и никто не слышит, что он орёт этим стенам, этой посуде, этим подушкам и этой пепельнице, не выбитой с ночи. Этим двум кружкам в мойке, вороху одежды на кровати, выброшенной из платяного шкафа, книгам на подоконнике и вырванным из комода ящикам. Хорошо, что Эскобедо говорит, что дурмштранговец слишком активно сопротивлялся при задержании, и поэтому Грейвз был вынужден его убить, хорошо, что синяки по всему телу мёртвого художника он объясняет Бомбардой, а не тем, что Грейвз пинал его ногами, когда тот уже не шевелился, пока Эскобедо не оттащил его в сторону. Хорошо, что никто не видит, как из нижнего ящика измочаленного комода выпадает подарок в блестящей обёртке, и как Персиваль прижимает его к груди, скрючившись на полу и давясь воздухом. Как он лежит на груде его одежды и кусает её, чтобы не выть в голос.
Страница
13 из 14
13 из 14