Фандом: Лига Справедливости. «И наступает день, когда ты хочешь разрушить то, что ты любишь, чтобы оно тебя больше не мучило». Иногда опасно создавать себе друга, потому что ты можешь оказаться зависимым от него. И вот Джокер и Харли играют в игру, пари на один доллар. На один доллар, на его свободу и на ее счастье.
Добавить в моё избранное
7 мин, 39 сек 15663
Клопов нет. Забавно, что сейчас его волнует то, что в дешевом мотеле нет клопов. Нет клопов, и есть дешевые электронные часы, которые начинают мигать, как заведенные, если по ним хорошенько стукнуть. Тогда эта штуковина словно просыпается, подмигивает зеленым глазом и начинает показывать время… Сейчас они показывают 45.89. Определенно, нужно захватить их с собой.
За дверью робко и неровно стучат каблучки. Ручка двери дергается несколько раз, словно в припадке. Джокер вытягивается на продавленной кровати и закрывает глаза. Значит, что секунд пятнадцать у него есть. Или даже больше, если девушка слишком впечатлительная попалась. Он вспоминает письма, которые она писала ему по нескольку штук в день. Она определенно впечатлительная. Значит, у него есть полминуты. Наконец замок надтреснуто щелкает, долго и истошно скрипят плохо смазанные дверные петли. Он открывает глаза именно в нужную секунду, чтобы встретится с ней взглядом.
— Линдси?
Она вздрагивает и поправляет безупречную прическу. В ней все безупречное. И туфли-лодочки на высоком каблуке, и юбка до середины колена, и блузка. Даже верхняя пуговица безупречно расстегнута. И нужная прядь безупречно выбивается из прически и падает на висок, чтобы подчеркнуть безупречно подкрашенные ресницы. Но нет никого, кого не за что было бы упрекнуть.
— Д-да, — она мнется у двери, снова поправляет прическу, очки.
— Вот, я здесь, — Джокер разводит руками, потягивается: на таких дурочек это действует, как на кошек валерьянка. — Итак?
— Я хотела пообщаться лично, — голос у нее тихий, удивленный, можно сказать, даже робкий.
— Общайся, — он подкладывает себе под спину еще одну подушку.
— Э-э… я хотела спросить… — Линдси затравленно озирается по сторонам, потом поднимает на него обиженный взгляд прозрачно-серых глаз. — Ты говорил о том, что…
— Я много о чем говорил, — Джокер пожимает плечами. — Людям вообще свойственно болтать без умолку, когда они за решеткой. Там особо нечем заняться.
— Зато на свободе возможностей намного больше, — она решительно и немного вымученно улыбается. — Чем думаешь заняться теперь?
— Если я отвечу честно, то ты отсюда не выйдешь, — улыбается он.
Она механически смеется, краснеет. Ее руки нервно теребят застежку наручных часов.
— Хорошо, давай сменим тему, — она все так же стоит у двери.
И так очевидно, чего она ждет. Она пришла в этот дешевый мотель, наверняка замирая от собственной порочности. Ведь приличные девушки не ходят по дешевым мотелям с почасовой оплатой. Она нарисовала себе вполне определенную картинку. И сейчас эта картинка рассыпается вдребезги, словно кто-то с размаху бросил в нее кирпичом. А все должно было быть как в романе — сначала разговоры по душам. Потом преступник тает, целует ей руку, от запястья и выше. Она замирает, краснеет, ее пальцы нервно подрагивают… Харли говорит, что не воспользоваться поводом, который женщина предоставляет, страшнее, чем воспользоваться поводом, которого она не давала. И в случае Харли это стопроцентная правда.
— Сменим, обязательно сменим, — он наслаждается ее замешательством.
И почему они все такие предсказуемые? А у этой Линдси были большие задатки. Она написала ему, и первой строкой в ее письме была зубодробительная химическая формула. Девочка подавала большие надежды. Но, похоже, увы. Наверняка, ей подсказывала умненькая и страшненькая подружка.
— Тогда, — она нервно оглядывается, задерживает взгляд на пиджаке, небрежно брошенном на край кровати. — Тогда…
Ну, все. Дальше все ясно. Джокер маскирует зевок под вздох и в несколько шагов оказывается рядом. Лиднси пахнет дорогим мылом и дешевыми духами, на висках уже собрались прозрачные маленькие капли, над верхней губой тоже. Она задерживает дыхание и приоткрывает рот. Но поцелуев сегодня не будет. Пуговицы блузки дробинками рассыпаются по полу, Линдси закрывает глаза и послушно повисает у него на руках, мягкая, податливая, безвольная, как пьяная стриптизерша или тряпичная кукла. Она даже не сопротивляется, когда блузка, юбка, белье отправляются на пол. Не сопротивляется, но и не помогает. Резкий рывок за волосы приводит ее в чувство, и она, словно туберкулезная больная, медленно и томно обнимает его за шею и запрокидывает голову. Девочка явно слишком увлекается любовными романами. И как кому-то может нравиться томное, умирающее безвольное создание? Умирающее — еще полдела. Но умирать оно должно активнее, а не как в последнем акте «Богемы». Он улыбается, впервые за весь этот разговор искренне и широко, зрачки Линдси расширяются. Похоже, эта дурочка начинает что-то понимать. Но ее руки все так же безвольно лежат у него на плечах, голова так же томно склонена на плечо. Она тянется его поцеловать, но он перехватывает ее за горло.
— Нет, милочка, — он улыбается, глядя в ее черные большие зрачки, совсем как у наркоманки под кайфом, — ты ошиблась.
За дверью робко и неровно стучат каблучки. Ручка двери дергается несколько раз, словно в припадке. Джокер вытягивается на продавленной кровати и закрывает глаза. Значит, что секунд пятнадцать у него есть. Или даже больше, если девушка слишком впечатлительная попалась. Он вспоминает письма, которые она писала ему по нескольку штук в день. Она определенно впечатлительная. Значит, у него есть полминуты. Наконец замок надтреснуто щелкает, долго и истошно скрипят плохо смазанные дверные петли. Он открывает глаза именно в нужную секунду, чтобы встретится с ней взглядом.
— Линдси?
Она вздрагивает и поправляет безупречную прическу. В ней все безупречное. И туфли-лодочки на высоком каблуке, и юбка до середины колена, и блузка. Даже верхняя пуговица безупречно расстегнута. И нужная прядь безупречно выбивается из прически и падает на висок, чтобы подчеркнуть безупречно подкрашенные ресницы. Но нет никого, кого не за что было бы упрекнуть.
— Д-да, — она мнется у двери, снова поправляет прическу, очки.
— Вот, я здесь, — Джокер разводит руками, потягивается: на таких дурочек это действует, как на кошек валерьянка. — Итак?
— Я хотела пообщаться лично, — голос у нее тихий, удивленный, можно сказать, даже робкий.
— Общайся, — он подкладывает себе под спину еще одну подушку.
— Э-э… я хотела спросить… — Линдси затравленно озирается по сторонам, потом поднимает на него обиженный взгляд прозрачно-серых глаз. — Ты говорил о том, что…
— Я много о чем говорил, — Джокер пожимает плечами. — Людям вообще свойственно болтать без умолку, когда они за решеткой. Там особо нечем заняться.
— Зато на свободе возможностей намного больше, — она решительно и немного вымученно улыбается. — Чем думаешь заняться теперь?
— Если я отвечу честно, то ты отсюда не выйдешь, — улыбается он.
Она механически смеется, краснеет. Ее руки нервно теребят застежку наручных часов.
— Хорошо, давай сменим тему, — она все так же стоит у двери.
И так очевидно, чего она ждет. Она пришла в этот дешевый мотель, наверняка замирая от собственной порочности. Ведь приличные девушки не ходят по дешевым мотелям с почасовой оплатой. Она нарисовала себе вполне определенную картинку. И сейчас эта картинка рассыпается вдребезги, словно кто-то с размаху бросил в нее кирпичом. А все должно было быть как в романе — сначала разговоры по душам. Потом преступник тает, целует ей руку, от запястья и выше. Она замирает, краснеет, ее пальцы нервно подрагивают… Харли говорит, что не воспользоваться поводом, который женщина предоставляет, страшнее, чем воспользоваться поводом, которого она не давала. И в случае Харли это стопроцентная правда.
— Сменим, обязательно сменим, — он наслаждается ее замешательством.
И почему они все такие предсказуемые? А у этой Линдси были большие задатки. Она написала ему, и первой строкой в ее письме была зубодробительная химическая формула. Девочка подавала большие надежды. Но, похоже, увы. Наверняка, ей подсказывала умненькая и страшненькая подружка.
— Тогда, — она нервно оглядывается, задерживает взгляд на пиджаке, небрежно брошенном на край кровати. — Тогда…
Ну, все. Дальше все ясно. Джокер маскирует зевок под вздох и в несколько шагов оказывается рядом. Лиднси пахнет дорогим мылом и дешевыми духами, на висках уже собрались прозрачные маленькие капли, над верхней губой тоже. Она задерживает дыхание и приоткрывает рот. Но поцелуев сегодня не будет. Пуговицы блузки дробинками рассыпаются по полу, Линдси закрывает глаза и послушно повисает у него на руках, мягкая, податливая, безвольная, как пьяная стриптизерша или тряпичная кукла. Она даже не сопротивляется, когда блузка, юбка, белье отправляются на пол. Не сопротивляется, но и не помогает. Резкий рывок за волосы приводит ее в чувство, и она, словно туберкулезная больная, медленно и томно обнимает его за шею и запрокидывает голову. Девочка явно слишком увлекается любовными романами. И как кому-то может нравиться томное, умирающее безвольное создание? Умирающее — еще полдела. Но умирать оно должно активнее, а не как в последнем акте «Богемы». Он улыбается, впервые за весь этот разговор искренне и широко, зрачки Линдси расширяются. Похоже, эта дурочка начинает что-то понимать. Но ее руки все так же безвольно лежат у него на плечах, голова так же томно склонена на плечо. Она тянется его поцеловать, но он перехватывает ее за горло.
— Нет, милочка, — он улыбается, глядя в ее черные большие зрачки, совсем как у наркоманки под кайфом, — ты ошиблась.
