Марионетки

Ночной Волк потрусил вперёд, время от времени склоняя морду к земле и принюхиваясь. Он не спешил, давая мне возможность не отставать. Я шёл вперёд, морщась от боли и стараясь думать только про охоту и кроликов. Быть волком проще — это мне было известно не понаслышке. Соблазн вновь разделить с ним тело, познать пьянящее ощущение свободы был велик, но я не мог каждый раз прятаться в его сознании. Несмотря ни на что, я оставался человеком.

Возле горной реки мы нашли цепочку следов на снегу. Ночной Волк принюхался, вздыбил загривок, крадучись подошёл к кусту с роскошной снежной шапкой и зарычал, низко, угрожающе. Перепуганный заяц выскочил из укрытия и, петляя, помчался к лесу, но волк настиг его в два прыжка. Послышался придушенный писк, хрустнули кости. Ночной Волк посмотрел на меня — его пасть была в крови, а клыки хищно оскалены.

Голоден?

Я отрицательно покачал головой и пошёл вперёд, оставляя его наслаждаться добычей. Спустившись к устью реки, я увидел мальчика на противоположном берегу. Он неотрывно смотрел на меня. Как и у всех детей в Горном королевстве, его одежда была сшита из ярких тканей и подбита мехом. Я приветственно помахал ему, но он и дальше остался стоять и наблюдать за мной. У меня возникло впечатление, что он знает, кто я.

Только этого не хватало! Неужели шпионы Регала добрались и сюда? Мне стало дурно от этой мысли. Рана от стрелы невыносимо заныла.

Маленький брат?

Ночной Волк почувствовал мою тревогу и был готов броситься на помощь.

Все в порядке, — успокоил его я. — Я устал.

Возвращаемся!

Ты не можешь бросить добычу.

Конечно, не могу! — Весело подтвердил он. — Поэтому ты её понесешь. Возвращаемся, брат.

Я не стал спорить.

На обратном пути я умудрился поскользнуться и упасть. По ощущениям это было очень похоже на удар под дых: резко, остро, больно, когда почти теряешь сознание и судорожно хватаешь ртом воздух, чтобы не задохнуться.

Когда боль немного утихла, я поднялся на ноги и, опираясь на загривок Ночного Волка, доковылял до дома Шута. Он, словно предчувствуя беду, встретил нас на пороге.

Подхватил меня, не давая позорно свалиться на пол, и довёл до кровати.

— Как же с тобой тяжело, Фитц, — посетовал он, помогая мне снять верхнюю одежду и сапоги.

— Повязка… мокрая, — прохрипел я, дыша тяжело, как загнанная лошадь.

Сняв с меня рубашку, Шут неодобрительно цокнул языком и сказал:

— Рана открылась, надо сменить бинты.

Я ощущал себя большой марионеткой, чьи нити порвались и спутались. Шут играл роль мастера, которому предстояло подлатать меня и распутать нити, чтобы за них в будущем было удобно дергать.

Размотав бинты, Шут осторожно ощупал края раны. Его пальцы были прохладными и облегчали боль. Зачерпнув мазь, оставленную целительницей, он стал аккуратно втирать её в рану. А потом скользнул руками вверх и стал разминать мои плечи. Мягкими растирающими движениями он снимал напряжение, накопившееся за долгое время, оставляя лишь лёгкость и умиротворение.

— Так легче? — поинтересовался Шут, поднимаясь выше, к шее. Нажав пальцами на основание, он шутливо дёрнул меня за воинский хвост.

— Намного, — пробормотал я, зажмурившись от удовольствия.

Мои мускулы постепенно расслабились, боль ушла. Впервые за долгое время я ощутил себя в безопасности, словно опять попал в конюшни Баррича. В то беззаботное время, когда самой большой моей заботой было вовремя вычистить стойло и сменить солому, чтобы не получить нагоняй от наставника.

Я безропотно позволил Шуту забинтовать меня и уложить в постель.

— У тебя свежие синяки на спине и пояснице, — заметил друг.

— Упал.

Мне не хотелось ни о чём говорить. Клонило в сон, но я упрямо прогонял его. Пламя в очаге причудливо разукрасило комнату тенями. Они изгибались, перетекали друг в друга, принимая форму то людей, то животных, то дракона, расправившего крылья. Игрушки на полках казались живыми. Они улыбались нарисованными губами и кивали в такт слышной лишь им музыки. Даже Шут изменился. Его кожа и волосы стали золотыми, глаза пожелтели, а черты лица заострились, стали твёрже. Рядом со мной сидел не давешний подросток, а молодой мужчина, красивый и совершенно не похожий на моего друга. Но вот наваждение прошло, и Шут вернулся ко мне прежним мальчишкой-альбиносом.

— Тебе надо отдохнуть. Через несколько дней нам отправляться в путь — силы тебе понадобятся.

— Ты говоришь, как Чейд, — пожаловался я.

Он мягко рассмеялся. Скрипнула кровать, и я инстинктивно схватил Шута за руку.

— Что? — он удивился.

Я не знал, что сказать. Это получилось само собой. Так ребёнок хватает мать за руку, веря, что если она останется рядом, то кошмары больше никогда его не потревожат.