Добавить в моё избранное
6 мин, 5 сек 10432
Когда она кончила петь, хозяин гостиницы стоял бледный, слегка пошатываясь на негнущихся ногах:
— Божественно, — немного отойдя от испытанного культурного шока, мужчина громко зааплодировал, — Просто великолепно!
— А теперь извините, — Белла, слегка охрипшая после долгого пения, вымученно улыбнулась, — Мне пора спать. Всего хорошего.
— Всего хорошего, — эхом повторил за ней хозяин отеля и, поклонившись, приложился влажными губами к её руке, — Спокойной Вам ночи. Да приснится Вам ангел музыки.
«Ангел музыки… Это что-то из Гастона Леру в исполнении Ллойда Вебера. Призрак Оперы, кажется»…, — сонно подумала певица, когда за мужчиной закрылась дверь.
Она долго нежилась в постели, такой огромной, что на ней можно было играть в футбол. Когда Белла, наконец, сомкнула глаза, ей и впрямь приснился прекрасный юноша с белыми крыльями за спиной, который пел ей всю ночь сладким, как вишнёвый сироп, голосом.
А вот пробуждение было далеко не сказочным. Белла проснулась на узкой койке с дырявым и грязным постельным бельём, изрядно погрызенном молью. Голова женщины раскалывалась от невыносимой боли, виски ломило, во рту снова было горько. Певица принялась искать сумочку, чтобы извлечь оттуда таблетки от мигрени, или, на худой конец, жвачку, но сумочки нигде не было. Но это было ещё полбеды: на глаза Белле не попадалась ни одна из её вещей, к тому же, в довершение всех бед…, — женщина ахнула, когда огляделась…, — это был не её номер!
Она находилась в комнате из стекла. Это был не тот чистейший беспорочный хрусталь, который всюду её окружал, а грязное, грубое стекло, из которого делают окна для общественного транспорта. Сквозь него было прекрасно видно длинный коридор с бесчисленными дверями и электрической скупой подсветкой дешёвой лампочкой. Она, покачиваясь, висела на оголённом проводе, и вокруг неё кружилась мошкара, которую Белла не выносила с детства.
— Что всё это значит?! — женщина ещё не паниковала — до неё медленно, как до жирафа, доходил весь трагизм её положения. Прошло минуты три, прежде чем Белла поняла, в какой ужастик может превратиться её жизнь, — Выпустите меня!
Из полутьмы коридора вышагнула знакомая до боли фигура.
— Игорь! Миленький, вытащи меня отсюда!
— А зачем? — нехорошо усмехнулся продюсер, — Теперь тебе остаётся одно: петь. Здесь прекрасная акустика.
— Ты больной, да?!
— Отнюдь. Я, как и все здоровые люди, мечтаю о больших деньгах, а ты — курочка, несущая золотые яйца. Хозяин этого отеля — мой давний и хороший знакомый. Думаешь, я просто так тебя сюда привёз? Сейчас ты находишься в том же отеле, только в подвале. Сюда со всего света съезжаются ценители хорошей музыки и прочего искусства, они хорошо платят. Тебе, разумеется, — рассмеялся Игорь, — Не достанется ни копейки.
— Но, как же так?! Я тебе верила! — Белла чуть не плакала.
— Не верь людям, мой тебе совет. И никогда ни к кому не привязывайся.
Это был последний совет, который певица слышала в своей жизни: больше ей никто не давал советов. Она стала просто вещью, как пальто, или вешалка, безгласной и бесправной. Каждый вечер, после того, как она, срывая голос, пела оперные арии и эстраду, попсу и тяжёлый рок, шансон и кантри, она давилась слезами, лёжа в своей узкой грязной кровати и повторяла одно:
— Дура, дура… Зачем ты ему поверила?
Теперь уж она точно не верила. Никому.
— Божественно, — немного отойдя от испытанного культурного шока, мужчина громко зааплодировал, — Просто великолепно!
— А теперь извините, — Белла, слегка охрипшая после долгого пения, вымученно улыбнулась, — Мне пора спать. Всего хорошего.
— Всего хорошего, — эхом повторил за ней хозяин отеля и, поклонившись, приложился влажными губами к её руке, — Спокойной Вам ночи. Да приснится Вам ангел музыки.
«Ангел музыки… Это что-то из Гастона Леру в исполнении Ллойда Вебера. Призрак Оперы, кажется»…, — сонно подумала певица, когда за мужчиной закрылась дверь.
Она долго нежилась в постели, такой огромной, что на ней можно было играть в футбол. Когда Белла, наконец, сомкнула глаза, ей и впрямь приснился прекрасный юноша с белыми крыльями за спиной, который пел ей всю ночь сладким, как вишнёвый сироп, голосом.
А вот пробуждение было далеко не сказочным. Белла проснулась на узкой койке с дырявым и грязным постельным бельём, изрядно погрызенном молью. Голова женщины раскалывалась от невыносимой боли, виски ломило, во рту снова было горько. Певица принялась искать сумочку, чтобы извлечь оттуда таблетки от мигрени, или, на худой конец, жвачку, но сумочки нигде не было. Но это было ещё полбеды: на глаза Белле не попадалась ни одна из её вещей, к тому же, в довершение всех бед…, — женщина ахнула, когда огляделась…, — это был не её номер!
Она находилась в комнате из стекла. Это был не тот чистейший беспорочный хрусталь, который всюду её окружал, а грязное, грубое стекло, из которого делают окна для общественного транспорта. Сквозь него было прекрасно видно длинный коридор с бесчисленными дверями и электрической скупой подсветкой дешёвой лампочкой. Она, покачиваясь, висела на оголённом проводе, и вокруг неё кружилась мошкара, которую Белла не выносила с детства.
— Что всё это значит?! — женщина ещё не паниковала — до неё медленно, как до жирафа, доходил весь трагизм её положения. Прошло минуты три, прежде чем Белла поняла, в какой ужастик может превратиться её жизнь, — Выпустите меня!
Из полутьмы коридора вышагнула знакомая до боли фигура.
— Игорь! Миленький, вытащи меня отсюда!
— А зачем? — нехорошо усмехнулся продюсер, — Теперь тебе остаётся одно: петь. Здесь прекрасная акустика.
— Ты больной, да?!
— Отнюдь. Я, как и все здоровые люди, мечтаю о больших деньгах, а ты — курочка, несущая золотые яйца. Хозяин этого отеля — мой давний и хороший знакомый. Думаешь, я просто так тебя сюда привёз? Сейчас ты находишься в том же отеле, только в подвале. Сюда со всего света съезжаются ценители хорошей музыки и прочего искусства, они хорошо платят. Тебе, разумеется, — рассмеялся Игорь, — Не достанется ни копейки.
— Но, как же так?! Я тебе верила! — Белла чуть не плакала.
— Не верь людям, мой тебе совет. И никогда ни к кому не привязывайся.
Это был последний совет, который певица слышала в своей жизни: больше ей никто не давал советов. Она стала просто вещью, как пальто, или вешалка, безгласной и бесправной. Каждый вечер, после того, как она, срывая голос, пела оперные арии и эстраду, попсу и тяжёлый рок, шансон и кантри, она давилась слезами, лёжа в своей узкой грязной кровати и повторяла одно:
— Дура, дура… Зачем ты ему поверила?
Теперь уж она точно не верила. Никому.
Страница
2 из 2
2 из 2
