Во время путешествия на Филиппины рассказчик заражается проказой. Вернувшись на родину, он поручает себя заботам друга-хирурга, который клянется, что найдет способ его излечить.
Добавить в моё избранное
19 мин, 16 сек 15397
Но сначала рассказчик должен помочь экспериментатору в небольшом опыте — принять экзотический яд с острова Гаити, который на несколько дней фактически превратит его в труп… Прокаженный соглашается, и опыт, казалось бы, оборачивается успехом. Но почему рассказчик испытывает такие странные ощущения? Что сделал хирург с его телом?
Внезапно пробудившись от страшного сна, я с ужасом огляделся вокруг. Увидев высокий дугообразный потолок и узкие, залепленные жирными пятнами окна комнаты моего друга, я с тревогой осознал, что все планы Эндрюса осуществились. Я лежал на спине в большой кровати, дальние стойки которой маячили где-то в туманной перспективе; на многочисленных полках по периметру комнаты стояли знакомые книги и предметы антиквариата, которые я привык видеть в этом укромном уголке ветхого старинного особняка, долгие годы служившего нам общим домом. На столе, придвинутом вплотную к стене комнаты, стоял огромный подсвечник старинной работы, а вместо обычных светлых оконных занавесок висели мрачные черные портьеры, сквозь которые с трудом проникал призрачно-тусклый свет угасавшего дня.
Я заставил себя вспомнить события, предшествовавшие моему уединению в этой по-настоящему средневековой крепости. Воспоминания были не из приятных, и я снова вздрогнул, подумав о ложе, на котором недавно покоился и которому, по мнению всех, суждено было стать моим последним пристанищем. Я снова воскрешал в памяти обстоятельства, заставившие меня осуществить выбор между действительной и гипотетической смертью, предполагавшей последующую реанимацию с помощью лечебных методов, известных только моему товарищу — Маршаллу Эндрюсу. Все началось год назад, когда я вернулся с Востока и к своему ужасу обнаружил, что находясь за границей, умудрился заболеть проказой. Я знал, что подвергался серьезному риску, ухаживая за больным братом на Филиппинах, но вплоть до возвращения на родину никаких опасных симптомов у меня не проявлялось. Первые признаки болезни обнаружил Эндрюс и скрывал ее от меня, как только мог, но постоянно общаясь, трудно сохранить в тайне подобные вещи.
С тех пор, как я поселился в древнем жилище на вершине скалистого холма, возвышающегося над тихим провинциальным Хэмпденом, я был обречен на заточение в этих затхлых комнатах с вечно запертыми сводчатыми дверями. Мое существование было невыносимым — надо мной постоянно висела мрачная тень недуга. И все же Эндрюс не терял надежды на благополучный исход лечения и делал все возможное для того, чтобы вынужденное уединение не казалось мне слишком тягостным. Эндрюс был видным хирургом, и его широкая, хоть и несколько мрачноватая известность удерживала посторонних от вмешательства в его дела и не позволяла властям узнать о моем состоянии и забрать меня из дома.
Примерно через год после начала моего затворничества, в конце августа, Эндрюс решил съездить в Вест-Индию для изучения, как он выразился, «тамошних методов лечения». Я был оставлен на попечении домашнего слуги по фамилии Саймс. К тому времени внешние симптомы болезни еще не были заметны, и я в отсутствие своего друга вел не лишенную приятности, хотя и не слишком разнообразную жизнь. Именно тогда я прочитал множество старинных книг, которые Эндрюс приобрел за двадцать лет своей хирургической деятельности, и узнал, почему его высокая в местных кругах репутация имела несколько сомнительный оттенок. В книгах можно было найти упоминания о странных вещах, крайне далеких от современной медицины; там попадались трактаты и не внушающие доверия статьи о чудовищных экспериментах в области хирургии, отчеты о странных последствиях операций по пересадке желез и омолаживанию животных и людей, описания попыток трансплантации мозга и множество других фантастических измышлений, не выдерживающих серьезной научной критики. Выяснилось также, что Эндрюс был весьма сведущ в области применения малоизвестных и нетрадиционных лекарств. Судя по тем немногим книгам, которые я с трудом осилил, он много занимался химическими опытами и поисками новых медикаментов для применения их в хирургии. Вспоминая эти занятия сейчас, я не могу не отметить их дьявольскую связь с его более поздними экспериментами.
Эндрюс отсутствовал дольше, чем я ожидал. Он вернулся в начале ноября, то есть почти четыре месяца спустя. К моменту его возвращения симптомы проказы стали уже очевидными — развитие болезни достигло той стадии, когда мне было необходимо абсолютное уединение. Но мое желание увидеться с Эндрюсом не шло ни в какое сравнение с его стремлением поделиться со мной новым планом, который он разработал в Вест-Индии. Для осуществления этого плана Эндрюс намеревался использовать любопытное лекарство, о котором узнал от одного доктора-туземца на Гаити. Когда он объяснил, что его план имеет отношение ко мне, я немного встревожился, хотя вряд ли что-либо на этом свете могло ухудшить мое положение. Я и в самом деле уже подумывал о том, чтобы разом покончить с мучениями при помощи револьвера или же прыгнуть с крыши на лежавшие внизу острые камни.
Внезапно пробудившись от страшного сна, я с ужасом огляделся вокруг. Увидев высокий дугообразный потолок и узкие, залепленные жирными пятнами окна комнаты моего друга, я с тревогой осознал, что все планы Эндрюса осуществились. Я лежал на спине в большой кровати, дальние стойки которой маячили где-то в туманной перспективе; на многочисленных полках по периметру комнаты стояли знакомые книги и предметы антиквариата, которые я привык видеть в этом укромном уголке ветхого старинного особняка, долгие годы служившего нам общим домом. На столе, придвинутом вплотную к стене комнаты, стоял огромный подсвечник старинной работы, а вместо обычных светлых оконных занавесок висели мрачные черные портьеры, сквозь которые с трудом проникал призрачно-тусклый свет угасавшего дня.
Я заставил себя вспомнить события, предшествовавшие моему уединению в этой по-настоящему средневековой крепости. Воспоминания были не из приятных, и я снова вздрогнул, подумав о ложе, на котором недавно покоился и которому, по мнению всех, суждено было стать моим последним пристанищем. Я снова воскрешал в памяти обстоятельства, заставившие меня осуществить выбор между действительной и гипотетической смертью, предполагавшей последующую реанимацию с помощью лечебных методов, известных только моему товарищу — Маршаллу Эндрюсу. Все началось год назад, когда я вернулся с Востока и к своему ужасу обнаружил, что находясь за границей, умудрился заболеть проказой. Я знал, что подвергался серьезному риску, ухаживая за больным братом на Филиппинах, но вплоть до возвращения на родину никаких опасных симптомов у меня не проявлялось. Первые признаки болезни обнаружил Эндрюс и скрывал ее от меня, как только мог, но постоянно общаясь, трудно сохранить в тайне подобные вещи.
С тех пор, как я поселился в древнем жилище на вершине скалистого холма, возвышающегося над тихим провинциальным Хэмпденом, я был обречен на заточение в этих затхлых комнатах с вечно запертыми сводчатыми дверями. Мое существование было невыносимым — надо мной постоянно висела мрачная тень недуга. И все же Эндрюс не терял надежды на благополучный исход лечения и делал все возможное для того, чтобы вынужденное уединение не казалось мне слишком тягостным. Эндрюс был видным хирургом, и его широкая, хоть и несколько мрачноватая известность удерживала посторонних от вмешательства в его дела и не позволяла властям узнать о моем состоянии и забрать меня из дома.
Примерно через год после начала моего затворничества, в конце августа, Эндрюс решил съездить в Вест-Индию для изучения, как он выразился, «тамошних методов лечения». Я был оставлен на попечении домашнего слуги по фамилии Саймс. К тому времени внешние симптомы болезни еще не были заметны, и я в отсутствие своего друга вел не лишенную приятности, хотя и не слишком разнообразную жизнь. Именно тогда я прочитал множество старинных книг, которые Эндрюс приобрел за двадцать лет своей хирургической деятельности, и узнал, почему его высокая в местных кругах репутация имела несколько сомнительный оттенок. В книгах можно было найти упоминания о странных вещах, крайне далеких от современной медицины; там попадались трактаты и не внушающие доверия статьи о чудовищных экспериментах в области хирургии, отчеты о странных последствиях операций по пересадке желез и омолаживанию животных и людей, описания попыток трансплантации мозга и множество других фантастических измышлений, не выдерживающих серьезной научной критики. Выяснилось также, что Эндрюс был весьма сведущ в области применения малоизвестных и нетрадиционных лекарств. Судя по тем немногим книгам, которые я с трудом осилил, он много занимался химическими опытами и поисками новых медикаментов для применения их в хирургии. Вспоминая эти занятия сейчас, я не могу не отметить их дьявольскую связь с его более поздними экспериментами.
Эндрюс отсутствовал дольше, чем я ожидал. Он вернулся в начале ноября, то есть почти четыре месяца спустя. К моменту его возвращения симптомы проказы стали уже очевидными — развитие болезни достигло той стадии, когда мне было необходимо абсолютное уединение. Но мое желание увидеться с Эндрюсом не шло ни в какое сравнение с его стремлением поделиться со мной новым планом, который он разработал в Вест-Индии. Для осуществления этого плана Эндрюс намеревался использовать любопытное лекарство, о котором узнал от одного доктора-туземца на Гаити. Когда он объяснил, что его план имеет отношение ко мне, я немного встревожился, хотя вряд ли что-либо на этом свете могло ухудшить мое положение. Я и в самом деле уже подумывал о том, чтобы разом покончить с мучениями при помощи револьвера или же прыгнуть с крыши на лежавшие внизу острые камни.
