Рассказчик встречает генерала, отличившегося в последней военной кампании. Генерал этот — редкой красоты человек. Но неизвестно, что ему пришлось пережить на войне…
Добавить в моё избранное
13 мин, 4 сек 9668
Не могу припомнить, когда и где я впервые познакомился с писаным красавцем — бригадным генералом Джоном А. Б. С. Смитом. Кто-то познакомил меня с этим джентльменом — в этом я уверен; на каком-то собрании, это я знаю наверное; по какому-то важному поводу, без сомнения; в каком-то месте, в этом я убежден, но где именно, решительно не могу припомнить. Дело в том, что наше знакомство сопровождалось с моей стороны некоторым тревожным смущением, благодаря чему я не сохранил никаких определенных впечатлений о времени и месте, где и как это произошло. Я по природе нервен — это наш семейный недостаток, от которого я не могу отделаться. В особенности волнует меня тайна; самый легкий намек на нее, самая ничтожная точка, которой я не могу определить, приводит меня в жалкое смущение.
Было нечто замечательное — да, замечательное, хотя этот эпитет далеко не выражает всего, что я хочу, сказать, — в облике господина, о котором идет речь, Он был около шести футов ростом и необыкновенно внушительной наружности. Вид его — в высшей степени distingue— говорил о прекрасном воспитании и родовитом происхождении. Я распространяюсь об этом предмете — о наружности. Смита — с чувством грустного удовольствия. Его вьющиеся волоса сделали бы честь Бруту; я никогда не видел таких роскошных кудрей, такого красивого оттенка. Они были черные, как смоль, так же как и его несравненные усы. Как видите, об этих усах я не могу говорить без восторга, воистину — это была прекраснейшая пара усов в подлунной. Она обрамляла и частью оттеняла невыразимой красоты рот. Во рту находились удивительно ровные, блестящей белизны зубы. Из-за них раздавался поразительно звонкий, мелодичный, сильный голос. Глаза моего нового знакомца также отличались необыкновенной красотой. Каждый из них стоил пары обыкновенных органов зрения. Они были темно-карие, огромные и блестящие, и время от времени чуть-чуть косили, что придает особенную выразительность взгляду. Бюст генерала несомненно был прекраснейший из всех, мною виденных. Вы не заметили бы ни малейшего изъяна в удивительной пропорциональности линий. Это редкое качество особенно выставляло на вид пару плечей, которые вызвали бы краску стыда на лице мраморного Аполлона. Я питаю страсть к красивым плечам и могу сказать, что никогда еще не видал подобного совершенства. Руки были также безукоризненны. Нижние конечности не менее великолепны. В самом деле, они представляли nec plus ultra красивых ног. Каждый знаток в подобного рода вещах согласился бы, что ноги хороши. Они не были ни слишком мясисты, ни слишком тощи, ни слишком массивны, ни слишком хрупки. Желал бы я, чтобы мой юный и талантливый друг, скульптор Чипончипино, увидел ноги бригадного генерала Джона А. Б. С. Смита.
Но хотя таких безусловно красивых людей не на каждом шагу встретишь, я все-таки не мог убедить себя, что поразившее меня замечательное нечто — странное впечатление, производимое моим новым знакомцем, — зависело вполне или хоть сколько-нибудь от совершенства его телесной красоты. Может быть, оно зависело от его манер, но и в этом я не был уверен. Была какая-то натянутость, чтоб не сказать деревянность в его осанке, известная степень размеренной и, если можно так выразиться, прямолинейной точности, сопровождавшей каждое его движение. При более мизерной фигуре это производило бы самое отталкивающее впечатление жеманства, напыщенности или принужденности, но в данном случае, благодаря громадному росту этого джентльмена, казалось весьма естественным чувством достоинства, hauteur.
Приятель, любезно представивший меня генералу Смиту, прошептал мне на ухо несколько слов об этой личности:
— Замечательный человек — весьма замечательный человек — один из самых замечательных людей нашего века. Любимец женщин — главным образом, благодаря репутации героя. В этом отношении не имеет соперников, человек отчаянной храбрости, одним словом, головорез, — говорил мой друг, еще более понизив голос при этом и поразив меня своим таинственным тоном.
— Головорез? Вероятно, он проявил свою храбрость в последней кампании против индейцев бугабу и кикапу?
Мой друг вытаращил глаза:
— Господи! Черт побери! Чудеса храбрости! Неужели вы не слыхали? Ведь он — человек…
— Человек Божий, как поживаете? Что поделываете? Душевно рад вас видеть! — перебил в эту минуту генерал, пожимая руку моему приятелю и приветствуя меня церемонным, но вежливым поклоном. Я подумал (и теперь думаю), что мне еще не приходилось слышать такого звучного голоса и видеть таких прекрасных зубов, но должен сознаться, мне был неприятен перерыв именно в нашей беседе в минуту, когда нашептывания моего друга возбудили во мне крайний интерес к герою бугабусской и кикапусской кампании.
Как бы то ни было, блестящий разговор бригадного генерала Джона А. Б. С. Смита вскоре рассеял мою досаду. Мой друг тотчас ушел, и наш продолжительный tete-a-tete оказался для меня не только приятным, но и истинно поучительным.
Было нечто замечательное — да, замечательное, хотя этот эпитет далеко не выражает всего, что я хочу, сказать, — в облике господина, о котором идет речь, Он был около шести футов ростом и необыкновенно внушительной наружности. Вид его — в высшей степени distingue— говорил о прекрасном воспитании и родовитом происхождении. Я распространяюсь об этом предмете — о наружности. Смита — с чувством грустного удовольствия. Его вьющиеся волоса сделали бы честь Бруту; я никогда не видел таких роскошных кудрей, такого красивого оттенка. Они были черные, как смоль, так же как и его несравненные усы. Как видите, об этих усах я не могу говорить без восторга, воистину — это была прекраснейшая пара усов в подлунной. Она обрамляла и частью оттеняла невыразимой красоты рот. Во рту находились удивительно ровные, блестящей белизны зубы. Из-за них раздавался поразительно звонкий, мелодичный, сильный голос. Глаза моего нового знакомца также отличались необыкновенной красотой. Каждый из них стоил пары обыкновенных органов зрения. Они были темно-карие, огромные и блестящие, и время от времени чуть-чуть косили, что придает особенную выразительность взгляду. Бюст генерала несомненно был прекраснейший из всех, мною виденных. Вы не заметили бы ни малейшего изъяна в удивительной пропорциональности линий. Это редкое качество особенно выставляло на вид пару плечей, которые вызвали бы краску стыда на лице мраморного Аполлона. Я питаю страсть к красивым плечам и могу сказать, что никогда еще не видал подобного совершенства. Руки были также безукоризненны. Нижние конечности не менее великолепны. В самом деле, они представляли nec plus ultra красивых ног. Каждый знаток в подобного рода вещах согласился бы, что ноги хороши. Они не были ни слишком мясисты, ни слишком тощи, ни слишком массивны, ни слишком хрупки. Желал бы я, чтобы мой юный и талантливый друг, скульптор Чипончипино, увидел ноги бригадного генерала Джона А. Б. С. Смита.
Но хотя таких безусловно красивых людей не на каждом шагу встретишь, я все-таки не мог убедить себя, что поразившее меня замечательное нечто — странное впечатление, производимое моим новым знакомцем, — зависело вполне или хоть сколько-нибудь от совершенства его телесной красоты. Может быть, оно зависело от его манер, но и в этом я не был уверен. Была какая-то натянутость, чтоб не сказать деревянность в его осанке, известная степень размеренной и, если можно так выразиться, прямолинейной точности, сопровождавшей каждое его движение. При более мизерной фигуре это производило бы самое отталкивающее впечатление жеманства, напыщенности или принужденности, но в данном случае, благодаря громадному росту этого джентльмена, казалось весьма естественным чувством достоинства, hauteur.
Приятель, любезно представивший меня генералу Смиту, прошептал мне на ухо несколько слов об этой личности:
— Замечательный человек — весьма замечательный человек — один из самых замечательных людей нашего века. Любимец женщин — главным образом, благодаря репутации героя. В этом отношении не имеет соперников, человек отчаянной храбрости, одним словом, головорез, — говорил мой друг, еще более понизив голос при этом и поразив меня своим таинственным тоном.
— Головорез? Вероятно, он проявил свою храбрость в последней кампании против индейцев бугабу и кикапу?
Мой друг вытаращил глаза:
— Господи! Черт побери! Чудеса храбрости! Неужели вы не слыхали? Ведь он — человек…
— Человек Божий, как поживаете? Что поделываете? Душевно рад вас видеть! — перебил в эту минуту генерал, пожимая руку моему приятелю и приветствуя меня церемонным, но вежливым поклоном. Я подумал (и теперь думаю), что мне еще не приходилось слышать такого звучного голоса и видеть таких прекрасных зубов, но должен сознаться, мне был неприятен перерыв именно в нашей беседе в минуту, когда нашептывания моего друга возбудили во мне крайний интерес к герою бугабусской и кикапусской кампании.
Как бы то ни было, блестящий разговор бригадного генерала Джона А. Б. С. Смита вскоре рассеял мою досаду. Мой друг тотчас ушел, и наш продолжительный tete-a-tete оказался для меня не только приятным, но и истинно поучительным.
