Свинья

— А все-таки?

— Выигравший получает право лицезреть свинью.

— Что вы имеете в виду?

— Узнаете, если выиграете.

Артур Кроули был заинтригован. Он сел играть и выиграл.

Хозяйка вывела его наружу. Они прошли по мощенному кирпичом двору, направляясь к строениям фермы, которые плохо различались в темноте.

Он почувствовал, что ему в руку суют фонарик.

— Батарейка садится, — шепнула она. — Экономьте.

Он щелкнул кнопкой, светлый кружок просверлил туман и метнулся по стене.

— Это здесь. Я вас оставляю.

Он хотел ее удержать, но она исчезла в темноте. Секундой позже дверь коттеджа открылась, плеснув немного света в ночной туман, и захлопнулась.

Перед ним тускло белело известковыми стенами крытое гумно с дощатым навесом над дверью. Внутри он смог разглядеть подвешенную на гвоздь лестницу бочки, кучу пустых бутылок, доски, лейки и даже дамский велосипед.

В глубине виднелась низкая дверь. Свинарник, без сомнения. Он подошел и снял щеколду.

Горло перехватило от резкого зловонья. Луч фонарика скользнул по соломе и по розово-бледной массе очертания которой поначалу он плохо различал. Да и через минуту он еще сомневался, возможно ли это.

На соломе, свернувшись калачиком, лежала голая женщина средних лет, белокурая, судя по страшным грязным лохмам. У нее были мясистые плечи и большой жирный зад. Она тяжело спала, дыхание с присвистом вырывалось из открытого рта и шевелило солому.

Артур Кроули не знал, что и думать, охваченный отвращением, изумлением, состраданием и еще Бог знает чем. Потревоженная неожиданным светом женщина потянулась, засопела, попыталась приподнять голову…

Он погасил фонарик и побежал к выходу.

Кто эта несчастная? Что она там делает? Для какой мерзкой потехи она там валяется? Как вообще возможны такие вещи?

Он вернулся в бистро подавленный и мрачный. Присутствующие сразу угадали его состояние.

— Что-то скоро, — фыркнула хозяйка.

— Она спала? — спросил рыжий.

— Вы небось не догадались поднять ее на четыре лапы? — посочувствовал другой. — Там за дверью есть палка с гвоздем для прокола туши. Она бы тогда живо вскочила на локти и колени.

Артур Кроули молчал. Что он мог сказать? Он повернулся к лестнице.

— Словом, — заметил еще кто-то, — испортили вы спектакль.

— С первого раза каждый может сплоховать, — рассудила хозяйка.

Он вошел в свою комнату. Его тошнило, и хотелось плакать. Разделся и лег в холодную постель.

Снизу доносился хохот. Потешались над ним, безусловно. Потом он услышал, как несколько человек пересекли двор, влезли в гумно, потом опять хохот и визг…

Он стал представлять, что могли сделать «свинье». Эта жалкая, отвратительная сцена преследовала его всю ночь.

Его травмированное воображение заполняло сон кошмарами, грустными и душераздирающими. Нерешительность, порожденная шоком, превратилась в отчаянную оскорбительную трусость. Он чуть ли не обвинял себя в судьбе затравленного существа, низведенного до житья в хлеву.

Он все время видел эту бледную, жирную, содрогающуюся плоть, бесстыдно раскинутую на соломе. Она ползла к нему, упираясь коленями и ладонями, рыдая, разрываясь в дебильной патетике. Он рвался ей помочь… и отворачивался, задыхаясь от презренной брезгливости.

«Свинья» подползла к постели, обхватила его икры мягкими, жадными розовыми руками, взгромоздившись подле него, прижалась, завизжала, захрюкала от счастья… К этому визгу и хрюканью примешался осатанелый хохот его новых компаньонов, которые толпились за дверью и поочередно глазели в замочную скважину.

Артур Кроули проснулся на рассвете, вероятно, от запаха свежего кофе. Выглянув в окно, он с удовольствием убедился, что туман совершенно рассеялся. Он с некоторым любопытством созерцал незнакомый, в сущности, пейзаж: монотонная равнина, перерезанная кое-где проволочными оградами, уходила в необъятную даль, и на горизонте только виднелись деревья, похожие на ивы.

Он отвлекался от горизонта, посмотрел на двор и увидел гумно, куда он, к стыду своему, проник несколько часов назад. Его передернуло от злости и отвращения. Как вообще возможно, чтобы затеи такого рода творились явно и никто не сообщил властям? Несмотря на исключительную верность принципу никогда не вмешиваться в чужие дела, он почувствовал, что сегодня особый случай. Пусть это на какое-то время задержит его поездку. Он выдаст полиции гнусный секрет этих людей, что в тысячу раз лучше молчаливого соучастия. Он собрал вещи и спустился. Хозяйка в цветастом утреннем платье дружелюбно поздоровалась и спросила, как ему спалось. Подать ли ему бекон или яичницу с ветчиной?

— Не надо ветчины! Не надо бекона!

Его затрясло. Его, верно, всегда будет трясти при одном их упоминании.