Об этом пожаре в БАНе (Библиотеке Академии наук) в Санкт-Петербурге говорят до сих пор: сгорела одна из старейших книжных сокровищниц. Я сам с болью в сердце бродил потом по скорбному пепелищу, подбирая обугленные аграфы — медные застежки да скукоженные от жара корешки древних фолиантов, переплетенных в дубленую телячью кожу и дубовые доски.
Добавить в моё избранное
4 мин, 29 сек 9357
Увы, ничто не защитило мудрые страницы от всепожирающей стихии. Это только рукописи не горят, а книги — за милую душу!
Следствие пришло к выводу, что виной беды было короткое замыкание в обветшавшей электропроводке. Но вскоре возникла еще одна версия пожара — мистическая. Её, разумеется, протоколировать не стали, однако она существует и лично меня очень-очень волнует. Поведал мне о ней настоятель местного храма, к которому пришла с покаянием уборщица сгоревшей библиотеки. Не нарушая тайну исповеди, он не назвал имя этой женщины. Но суть ведь не в ее паспортных данных.
Суть истории такова. В рукописном отделе, откуда и начался пожар, была комната, где хранился именной фонд известного в середине прошлого века археографа и библиофила профессора Иоганна Гагенредера. В своем завещании профессор передавал библиотеке все свое уникальное собрание с условиями: во-первых, все его книги будут храниться в отдельном помещении, во-вторых, на одной из стен будет висеть его портрет, написанный маслом чуть ли не самим Тропининым, в-третьих, чтобы среди книг стояла на полке урна с его прахом. Все три условия, несмотря на некоторую мрачность последнего, были выполнены. Со временем, правда, урну задвинули подальше, чтобы не лезла на глаза и не портила настроение, а портрет висел на виду и Иоганн фон Гагенредер строго взирал на всех входивших в его книжные апартаменты.
Шли годы, пролетали десятилетия. В хранилищах библиотеки становилось все теснее, так что пришлось «уплотнить» и знаменитого коллекционера. В его комнату поставили столы библиографов. Четыре сотрудницы, сидя друг против друга, день-деньской писали каталожные карточки. Все они скоро заметили, что в комнате незримо присутствует как бы еще некто, а именно покойный владелец книжных сокровищ Иоганн фон Гагенредер. Более того, он еще и требовал к себе почтительного внимания.
Впервые о нем, об этом Некто, заговорили вслух, когда молоденькая сотрудница Катя спросила старшего библиографа Зою Михайловну поменяться столами.
— Зачем? — изумилась она.
— Он на меня все время смотрит, — пожаловалась девушка. — Я работать не могу.
— Кто это«он»?
Катя показала глазами но портрет.
— Ну, знаешь, милая, — возмутилась старшая, — в твоем возрасте можно было бы и не распускать так нервы. Или страшных сказок в детстве начиталась?
— Нет, нет, — запротестовала Катя. — Он смотрит! Я однажды новую юбку примеряла, так он так посмотрел, что у меня молния сразу сломалась.
Тут все, конечно, рассмеялись. Но… Но на портрет стали поглядывать с опаской.
На другой день после веселого разговора Катя среди всеобщей сосредоточенной тишины вдруг вскрикнула плаксиво и вскочила со стула.
— Да не могу я больше так! Вон клей из-за него разлила
— Что, опять смотрит? — поинтересовалось соседка Верочка.
— Еще как! даже руки дрожат.
— Ну и нервная же вы особа! — покачала головой Зоя Михайловна. — Теплый боржом на ночь пей! Ладно уж, садись на мое место. А то еще чем-нибудь обольешься, пожиже клея.
Катя села спиной к портрету и жизнь пошла своим чередом, пока однажды в зимних сумерках неверующая ни в Бога, ни в черта бывший секретарь библиотечной парторганизации Зоя Михайловна не взглянула на портрет Гагенредера поверх очков. Очки едва не свалились с носа:
— Он только что глядел в окно! Он повернулся в профиль… Он шевелился.
И хотя почтенный старец как смотрел из своей рамы, так и смотрел, ни на йоту не изменив своей портретной позы, все с благоговейным ужасом уставились на картину. Тут заговорила молчавшая до сих пор четвертая сотрудница — Наталья Натановна:
— А я давно заметила, что и смотрит, и шевелится, и гримасничает. Я всегда, когда прихожу на работу, здороваюсь с ним. А забуду, так потом все из рук валится. То карточки перепутаются, то в шифрах ошибки пойдут…
— А может, его снять отсюда, — робко предложила Катя, — и куда-нибудь в коридор?
— Нет, нет! — замахала руками Наталья Натановна. — Он потом такой трам-тарарам нам устроит!
— Что же делать?
— Здороваться с ним.
— Так и свихнуться не долго.
— Ой, девочки, а давайте ему цветочки поставим? Может, подобреет.
В обеденный перерыв Катя сбегала в ближайший цветочный киоск и принесла веточку хризантемы. Поставили ее в кефирную бутылку перед портретом.
Всем показалось, что суровый взгляд старца и в самом деле смягчился.
На другой день Верочка принесла из дома вазочку и переставила в нее цветы из кефирной бутылки. Так Гагенредер, точнее образ его, дух, вписался в жизнь маленького коллектива. В его присутствии не рассказывали двусмысленных анекдотов, не трепались подолгу по телефону, не злословили и не курили.
Перед майскими праздниками в библиотеке затеяли генеральную уборку.
Следствие пришло к выводу, что виной беды было короткое замыкание в обветшавшей электропроводке. Но вскоре возникла еще одна версия пожара — мистическая. Её, разумеется, протоколировать не стали, однако она существует и лично меня очень-очень волнует. Поведал мне о ней настоятель местного храма, к которому пришла с покаянием уборщица сгоревшей библиотеки. Не нарушая тайну исповеди, он не назвал имя этой женщины. Но суть ведь не в ее паспортных данных.
Суть истории такова. В рукописном отделе, откуда и начался пожар, была комната, где хранился именной фонд известного в середине прошлого века археографа и библиофила профессора Иоганна Гагенредера. В своем завещании профессор передавал библиотеке все свое уникальное собрание с условиями: во-первых, все его книги будут храниться в отдельном помещении, во-вторых, на одной из стен будет висеть его портрет, написанный маслом чуть ли не самим Тропининым, в-третьих, чтобы среди книг стояла на полке урна с его прахом. Все три условия, несмотря на некоторую мрачность последнего, были выполнены. Со временем, правда, урну задвинули подальше, чтобы не лезла на глаза и не портила настроение, а портрет висел на виду и Иоганн фон Гагенредер строго взирал на всех входивших в его книжные апартаменты.
Шли годы, пролетали десятилетия. В хранилищах библиотеки становилось все теснее, так что пришлось «уплотнить» и знаменитого коллекционера. В его комнату поставили столы библиографов. Четыре сотрудницы, сидя друг против друга, день-деньской писали каталожные карточки. Все они скоро заметили, что в комнате незримо присутствует как бы еще некто, а именно покойный владелец книжных сокровищ Иоганн фон Гагенредер. Более того, он еще и требовал к себе почтительного внимания.
Впервые о нем, об этом Некто, заговорили вслух, когда молоденькая сотрудница Катя спросила старшего библиографа Зою Михайловну поменяться столами.
— Зачем? — изумилась она.
— Он на меня все время смотрит, — пожаловалась девушка. — Я работать не могу.
— Кто это«он»?
Катя показала глазами но портрет.
— Ну, знаешь, милая, — возмутилась старшая, — в твоем возрасте можно было бы и не распускать так нервы. Или страшных сказок в детстве начиталась?
— Нет, нет, — запротестовала Катя. — Он смотрит! Я однажды новую юбку примеряла, так он так посмотрел, что у меня молния сразу сломалась.
Тут все, конечно, рассмеялись. Но… Но на портрет стали поглядывать с опаской.
На другой день после веселого разговора Катя среди всеобщей сосредоточенной тишины вдруг вскрикнула плаксиво и вскочила со стула.
— Да не могу я больше так! Вон клей из-за него разлила
— Что, опять смотрит? — поинтересовалось соседка Верочка.
— Еще как! даже руки дрожат.
— Ну и нервная же вы особа! — покачала головой Зоя Михайловна. — Теплый боржом на ночь пей! Ладно уж, садись на мое место. А то еще чем-нибудь обольешься, пожиже клея.
Катя села спиной к портрету и жизнь пошла своим чередом, пока однажды в зимних сумерках неверующая ни в Бога, ни в черта бывший секретарь библиотечной парторганизации Зоя Михайловна не взглянула на портрет Гагенредера поверх очков. Очки едва не свалились с носа:
— Он только что глядел в окно! Он повернулся в профиль… Он шевелился.
И хотя почтенный старец как смотрел из своей рамы, так и смотрел, ни на йоту не изменив своей портретной позы, все с благоговейным ужасом уставились на картину. Тут заговорила молчавшая до сих пор четвертая сотрудница — Наталья Натановна:
— А я давно заметила, что и смотрит, и шевелится, и гримасничает. Я всегда, когда прихожу на работу, здороваюсь с ним. А забуду, так потом все из рук валится. То карточки перепутаются, то в шифрах ошибки пойдут…
— А может, его снять отсюда, — робко предложила Катя, — и куда-нибудь в коридор?
— Нет, нет! — замахала руками Наталья Натановна. — Он потом такой трам-тарарам нам устроит!
— Что же делать?
— Здороваться с ним.
— Так и свихнуться не долго.
— Ой, девочки, а давайте ему цветочки поставим? Может, подобреет.
В обеденный перерыв Катя сбегала в ближайший цветочный киоск и принесла веточку хризантемы. Поставили ее в кефирную бутылку перед портретом.
Всем показалось, что суровый взгляд старца и в самом деле смягчился.
На другой день Верочка принесла из дома вазочку и переставила в нее цветы из кефирной бутылки. Так Гагенредер, точнее образ его, дух, вписался в жизнь маленького коллектива. В его присутствии не рассказывали двусмысленных анекдотов, не трепались подолгу по телефону, не злословили и не курили.
Перед майскими праздниками в библиотеке затеяли генеральную уборку.
