Местная байка

Тягач приближаясь к большой палатке. Всё происходит мгновенно.

На дефектном участке рельса колесо поезда подпрыгивает. Паровоз резко тормозит. Его нос ныряет вниз, прижимаясь к земле. Состав кривится, съёжившись, будто взведённая пружина. Вагонетки врезаются друг в друга с сухими хлопками. Поезд падает на бок и соскальзывает с полотна.

Дети визжат, вываливаясь из тележек, к ним бегут их родители, стараясь не попасть под состав. Но скрюченное тело поезда не остановилось. Тягач тяжело просел, врезаясь колёсами в грунт. В них ещё есть энергия. Они натужно буксуют, разбрасывая брызги пыли, и с трудом волокут поезд по вытоптанной земле. Скорость не так велика, чтобы нанести палаткам серьезный вред, но её хватит, чтобы вагон достиг одной из них — той самой, с яблоками в карамели.

На фоне сладостей маячит знакомый силуэт. Молодая девушка в шортах о чём-то яростно спорит с продавцом, мешая ему опустить в чан новую порцию яблок. Она держит на руках девочку, и Катя понимает — это Энн, ведь её нет в тележке паровоза. Всё это время она была именно там, возле лотка с яблоками.

Её мать увлечена ссорой, жестикулируя свободной рукой и делая вызывающие жесты. Она вовсе не слышит криков, не видит толпу, бегущую к опрокинутому составу. А тот, как гусеница в агонии, всё ползёт и ползёт к палаткам. И в итоге его пыльный нос врезается мамаше под колени, вызывая вопль не столько боли, сколько удивления, толкнув её прямо на прилавок.

Девушка валится вперёд, обрушивая пирамиды сладостей, ища опору и не находя её. Она опрокидывается за прилавок. Энн выпадает у неё из её рук, испуганно выпучив глаза. Она падает прямо туда — в чан с кипящей карамелью. Визг боли девочки сливается с криком матери.

Та быстро отталкивается от земли, рвётся к котлу, голыми руками хватается за края, наклоняясь над раскалённым варевом. Горячий пар бьёт ей в лицо, но она не чувствует боли. Под невменяемым взглядом продавца она опускает руки прямо в булькающий сироп, нащупывает в нём дочь и, воя, тащит её наверх. Над котлом показывается голова с глазированными сосульками волос, с белёсыми яблоками глаз и с широко разинутым ртом, сочащимся струйками карамели. Ярморочная толпа заливается воплем ужаса и отвращения.

Катя очнулась в павильоне. Солнце уже взошло, пробиваясь сквозь щели прикрытого фанерой проёма. Оно золотило взвесь пыли в прохладном осеннем воздухе. К Кате стали возвращаться воспоминания, накладываясь друг на друга кольцами детской пирамидки. Она вскочила, поняла, что одета, и выбежала вон.

Солнце безжалостно жгло площадь, и отвыкший от света взгляд не мог распознать детали. Сощурившись, Катя стала различать их.

Зарослей в парке не осталось. Хорошо было видно ржавый, местами обваленный забор. За павильоном легко было разглядеть овал рельсов с опрокинутым составом.

Возле трейлера сидел мрачный Боб, очищая и складывая на брезент инструменты. Гуга в рабочих рукавицах носил мусор к воротам. Пип сидел на корточках возле чего-то, раскинутого на дерюге. Рядом, в индейской одежде, с веерами из перьев, закрепленных на пояснице, и с метёлками из них, зажатыми в руках, отплясывал по кругу старец Фил.

Катя бросилась к лежащему на тряпье Лёше.

— Всё в порядке! — раздался голос Пипа. — Он просто крепко спит.

Девушка плюхнулась на колени, жадно следя за тем, как вздымается грудь Лекса. С беззвучным плачем она прижалась к нему лицом, пока старик всё совершал вокруг свой колдовской танец.

— Но как? Она должна была забрать его!

— Нет. Ведь ты отчасти выполнила просьбу.