Добавить в моё избранное
29 мин, 36 сек 14723
Затем Горлов неожиданно быстро вскочил на ноги, оттолкнув сына, и подхватил с пола нож с деревянной ручкой. На его лице было написано торжествующее выражение, которое совершенно не соответствовало ситуации и не оставляло сомнений, что с отцом что-то произошло.
— Папа, — тихо позвала Лена. — Неужели теперь ты?
Горлов покосился на нее и, безобразно разбрызгивая вокруг слюни, громко загоготал:
— Я-а-а-а-а! Теперь и навсегда я-а-а! — его сладострастный вопль, наверное, перебудил весь дом.
Нина Евлампиевна, полностью потерявшись, стояла в дверях и тупо смотрела на разворачивающуюся перед ней сцену из фильма ужасов, пятна крови на лице сына, лежащую на полу скорчившуюся дочь, гримасы кривляющегося мужа, смотрела, смотрела и тихо осела в спасительном обмороке.
Лена рванулась к ней, подхватила опадающую мать на руки, но не удержала и уронила ее на пол, правда, смягчив удар собственным телом. Девушка в этот миг полностью переключила внимание на мать и уже не видела, как отец, перехватив поудобнее нож, бросился на сына и нанес ему удар в живот, как Леша, еще полностью не придя в себя от предыдущих событий, в которых он сам играл главную роль, до невероятности побледнел и рухнул ничком вперед, как отец после этого обернулся и сделал шаг в их сторону, утирая окровавленный нож о рукав рубашки. И только громкий звон разбитого стекла заставил ее резко обернуться.
Она наткнулась своим взглядом на потухший взгляд отца, остановилась на его багрово-фиолетовом, раздувшемся лице и тут же уловила какое-то постороннее, стремительное движение у окна.
Коту Базилю сразу не понравилась новая квартира, в которую переехали его хозяева. И это был не просто его каприз, мало ли что кому может не понравиться. Он уже был взрослым, опытным котом и привык сдерживать свои эмоции. Но в квартире действительно было нехорошо, совсем НЕХОРОШО. Когда хозяйка выпускала его из этой долбанной корзины, он не сдержался и закатил истерику. А что было делать, если на него сразу накатила удушливая волна каких-то темных, не поддающихся точному определению, но, безусловно, враждебных флюидов. Они лишь на несколько мгновений захватили его душу во власть своей стихии, но тут же были вынуждены ослабить хватку, поскольку сразу почувствовали в нем достойного соперника.
И в памяти кота почему-то возникли и пронеслись те кровоточащие воспоминания пятилетней давности, когда он пропадал, брошенный на даче прежними хозяевами. Его просто привезли и оставили на этот раз одного. Уехали без него, оставив в конце октября на поживу надвинувшимся холодам. До этого, летом его часто брали на дачу, где он отводил душу в охоте на полевок и играл с малышом Борькой, шестилетним сыном хозяина. И на этот раз у кота даже не возникло мысли, что его бросили, оставили здесь сознательно, наплевав на его дальнейшую судьбу. Ну, забыли, может быть, в спешке, чего не бывает с людьми, ведь у них столько всегда забот, приедут, не сегодня, так завтра и заберут его с собой, в теплую квартиру, где его ждет мягкий коврик за кухонным шкафом и миска теплого рыбного супа. Но день пролетал за днем, а хозяева все не появлялись. И вообще, дачи совершенно обезлюдели. Люди, заканчивая осенние работы, все реже появлялись на своих участках. И однажды он почувствовал мертвящее дыхание надвигающейся зимы. Под утро третьей недели его бродяжьей жизни выпал первый снег, и замерзла вода в кадушке. Он сам лежал на втором этаже хозяйского домика, забравшись под какое-то тряпье, и в полудреме смотрел в окно на белый ковер, покрывший землю в считанные минуты, на кружащиеся в зловещем танце мохнатые снежинки, и понимал, что наступает конец. За эти три недели он страшно исхудал, шерсть клочьями свисала с его боков, торчали острые ребра. Он питался буквально, чем попало. По теплому времени еще удалось перехватить пару-тройку мышей. Хотя он страшно не любил их на вкус и всегда только ловил, прокусывал горло и оставлял в покое, выбирать на этот раз не приходилось. С отвращением он обгладывал каждую пойманную мышь до последней косточки, и с удовольствием после этого чувствовал, как к нему на время прибывают силы, возвращается бодрость и радость жизни. С наступлением холодов мыши то же исчезли, и ему пришлось осваивать вегетарианский образ жизни. Он жевал какие-то полусухие стебли и сморщенные листья, грыз корешки. В навозной куче иногда ему удавалось разрыть червя, и это был для него настоящий праздник. В поисках пищи он обшарил все близлежащие дачные домики, но ничего съедобного там не обнаружил. Он не уходил далеко от хозяйского домика, потому что несмотря ни на что, все же не оставлял надежды на возвращение хозяев. Часто ему казалось, что он слышит шум подъезжающей машины, но, подбежав к окну домика, где он последнюю неделю прятался от холодов, он в очередной раз убеждался, что никого около домика нет.
А сейчас он лежал у окна, равнодушно смотрел на первый снег и чувствовал, как уходят последние силы.
— Папа, — тихо позвала Лена. — Неужели теперь ты?
Горлов покосился на нее и, безобразно разбрызгивая вокруг слюни, громко загоготал:
— Я-а-а-а-а! Теперь и навсегда я-а-а! — его сладострастный вопль, наверное, перебудил весь дом.
Нина Евлампиевна, полностью потерявшись, стояла в дверях и тупо смотрела на разворачивающуюся перед ней сцену из фильма ужасов, пятна крови на лице сына, лежащую на полу скорчившуюся дочь, гримасы кривляющегося мужа, смотрела, смотрела и тихо осела в спасительном обмороке.
Лена рванулась к ней, подхватила опадающую мать на руки, но не удержала и уронила ее на пол, правда, смягчив удар собственным телом. Девушка в этот миг полностью переключила внимание на мать и уже не видела, как отец, перехватив поудобнее нож, бросился на сына и нанес ему удар в живот, как Леша, еще полностью не придя в себя от предыдущих событий, в которых он сам играл главную роль, до невероятности побледнел и рухнул ничком вперед, как отец после этого обернулся и сделал шаг в их сторону, утирая окровавленный нож о рукав рубашки. И только громкий звон разбитого стекла заставил ее резко обернуться.
Она наткнулась своим взглядом на потухший взгляд отца, остановилась на его багрово-фиолетовом, раздувшемся лице и тут же уловила какое-то постороннее, стремительное движение у окна.
Коту Базилю сразу не понравилась новая квартира, в которую переехали его хозяева. И это был не просто его каприз, мало ли что кому может не понравиться. Он уже был взрослым, опытным котом и привык сдерживать свои эмоции. Но в квартире действительно было нехорошо, совсем НЕХОРОШО. Когда хозяйка выпускала его из этой долбанной корзины, он не сдержался и закатил истерику. А что было делать, если на него сразу накатила удушливая волна каких-то темных, не поддающихся точному определению, но, безусловно, враждебных флюидов. Они лишь на несколько мгновений захватили его душу во власть своей стихии, но тут же были вынуждены ослабить хватку, поскольку сразу почувствовали в нем достойного соперника.
И в памяти кота почему-то возникли и пронеслись те кровоточащие воспоминания пятилетней давности, когда он пропадал, брошенный на даче прежними хозяевами. Его просто привезли и оставили на этот раз одного. Уехали без него, оставив в конце октября на поживу надвинувшимся холодам. До этого, летом его часто брали на дачу, где он отводил душу в охоте на полевок и играл с малышом Борькой, шестилетним сыном хозяина. И на этот раз у кота даже не возникло мысли, что его бросили, оставили здесь сознательно, наплевав на его дальнейшую судьбу. Ну, забыли, может быть, в спешке, чего не бывает с людьми, ведь у них столько всегда забот, приедут, не сегодня, так завтра и заберут его с собой, в теплую квартиру, где его ждет мягкий коврик за кухонным шкафом и миска теплого рыбного супа. Но день пролетал за днем, а хозяева все не появлялись. И вообще, дачи совершенно обезлюдели. Люди, заканчивая осенние работы, все реже появлялись на своих участках. И однажды он почувствовал мертвящее дыхание надвигающейся зимы. Под утро третьей недели его бродяжьей жизни выпал первый снег, и замерзла вода в кадушке. Он сам лежал на втором этаже хозяйского домика, забравшись под какое-то тряпье, и в полудреме смотрел в окно на белый ковер, покрывший землю в считанные минуты, на кружащиеся в зловещем танце мохнатые снежинки, и понимал, что наступает конец. За эти три недели он страшно исхудал, шерсть клочьями свисала с его боков, торчали острые ребра. Он питался буквально, чем попало. По теплому времени еще удалось перехватить пару-тройку мышей. Хотя он страшно не любил их на вкус и всегда только ловил, прокусывал горло и оставлял в покое, выбирать на этот раз не приходилось. С отвращением он обгладывал каждую пойманную мышь до последней косточки, и с удовольствием после этого чувствовал, как к нему на время прибывают силы, возвращается бодрость и радость жизни. С наступлением холодов мыши то же исчезли, и ему пришлось осваивать вегетарианский образ жизни. Он жевал какие-то полусухие стебли и сморщенные листья, грыз корешки. В навозной куче иногда ему удавалось разрыть червя, и это был для него настоящий праздник. В поисках пищи он обшарил все близлежащие дачные домики, но ничего съедобного там не обнаружил. Он не уходил далеко от хозяйского домика, потому что несмотря ни на что, все же не оставлял надежды на возвращение хозяев. Часто ему казалось, что он слышит шум подъезжающей машины, но, подбежав к окну домика, где он последнюю неделю прятался от холодов, он в очередной раз убеждался, что никого около домика нет.
А сейчас он лежал у окна, равнодушно смотрел на первый снег и чувствовал, как уходят последние силы.
Страница
7 из 9
7 из 9
