Хоспис

Оно рождается у обычных людей, и внешне похоже на человека. Это существо питается энергией, которая высвобождается из тела после смерти. Возможно, что Лимбо — это не абстрактное место, а часть сознания такого существа.

Леша решительно поднялся со стула, и обнял плачущую маму. Стрелки на часах показывали девять, за окном клубилась чернота.

— Мамуль, скажи, пожалуйста, как давно закрыли больницу?

— Полтора года назад. Я думала, что после этого отец все же вернется к нам, но…

— Полтора года? Значит, мой брат по-прежнему там…

Шины взвизгнули, когда черный Форд чуть не протаранил дверь в отделение. Она немного качнулась, и послушно стала на место, поскрипывая петлицей. Добро пожаловать.

«Никто в этой больнице не умер по-настоящему», — думал Леша, спускаясь в подвал. Свет фонаря касался стен, и соскальзывал вниз мертвяще-белым водопадом. Снова пол из зубов, снова мерзкий запах сукровицы. Под пятой ботинка хрустнула зажигалка, оброненная позавчера.

Леше казалось, будто это происходит вовсе не с ним. Словно кто-то другой, превозмогая страх, забирается в молчащую печь. Словно кто-то другой, задыхаясь от копоти, медленно ползет вперед, жадно глотая воздух и борясь с паническим страхом. Это лишь игра, где он — главный персонаж, и он же человек по ту сторона экрана, давящий на кнопки невидимого джойстика. Реальности нет — она уплыла, размолотая страшными откровениями. Впереди — лишь узкий лаз, и ощущение ужаса перед неизбежным.

Внезапно Леша почувствовал, что задыхается. Он вытянул руки в надежде нащупать что-то земное, знакомое. Ищущие пальцы наткнулись на люк, крышка едва поддавалась нажиму, но через минуты бесконечных усилий, все же поднялась, и открыла вход непонятно куда.

«Главное, не упасть» — думал Леша, прощупывая темноту. Фонарь высветил лестницу — гнилые перекладины, покрытые мхом. Каким-то чудом Алексею удалось спуститься по ней — так он оказался в узком коридоре. Однако, ощутив почву под ногами, он не почувствовал себя уверенней. Нужно идти вперед, туда, где трепещет слабый, мутноватый свет.

Это комната. Небольшая комната цокольного этажа. Алексей выключил фонарик, и погрузился в мутные сумерки.

Осматривая кровать с разодранным матрасом, и больничный стул, придвинутый к ветхому столику, Леша погрузился в печаль.

— Он держал моего брата здесь…

В голове не укладывалось — зачем отец это делал? Запереть собственного сына в крошечное помещение размером с кухню, с узкой бойницей под потолком, где даже днем не хватает света. Заставлять спать на мерзкой кровати и есть из погнутых, алюминиевых чашек… Быть может, таким образом он хотел защитить людей от него? Но почему… нет! Естественно он не мог убить его сам. Что же тут все-таки творилось?

Разгадка пришла, когда Леша взглянул на стену. Синие каракули химическим карандашом. Детская рука, дрожащая и неуверенная, изобразила несколько сцен — на одной из них человек лежит на операционном столе, над ним склонился доктор. У человека вылетает душа — она обозначена размытым облаком. Другой человек, поменьше, стоит рядом с раскрытым ртом. Он проглатывает душу. На следующей картинке все тоже самое, только у тела на столе раскрыт живот, доктор корпит над операцией. На третей картинке тело человека зашито, доктор стоит немного в стороне, а маленький силуэт словно отдает душу назад.

В голове появился голос отца. Сперва, он был далеким, но с каждой секундой становился все ближе и ближе.

«Я думал, что способность твоего брата поможет мне вылечить смертельные болезни. Он должен быть забрать душу пациента на время операции, чтобы врачи смогли удалить опухоль, заменить органы, провести то, что человек не выдержал бы даже под наркозом. Операции без боли, возможность проникнуть в самые глубокие, неоперабельные полости. Я хотел помочь людям… Я искал способ контролировать его силу. Я думал, что он может вернуть душу назад, как бы отрыгнув её. Но вместо этого я получил кошмар… Я знал, что его силы опасны, но не мог отказаться от своего ребенка. Не мог убить, но и не мог допустить, чтобы Денис причинял окружающим страдания. Я выбрал затворничество, и всю оставшуюся часть жизни просто скармливал ему души здешних пациентов. Прости меня, сын… Прости».

Голос исчез, оставив Лешу наедине со смертельной грустью. Он понимал, что времени не воротишь, и ничего исправить нельзя, но именно сейчас он был готов простить отца, и сам попросить прощения за годы обиды, и злобы, и непонимания. Странное чувство — будто в легких совсем нет воздуха, будто руки дрожат, будто сердце готово остановиться.

Из коридора донесся шорох и Леша мигом пришел в себя. Глаза поймали лишь темноту, и слабое трепетание где-то вдали.

— Кто здесь? — спросил Леша. Его голос дрожал, мышцы лица не слушались, изображая маску неврастении.

Теперь шорох превратился в шаги. Шли неспешно, но уверенно, как бы хромая на одну ногу.