Тень

Григорий Брунов разговаривал сам с собою, сидя в полупустом баре за кружкою пива. Время от времени он оглядывался по сторонам в поисках собеседника. Нет, никто не желал слушать бредни писателя-философа.

Григорий повертел в руках кружку:

— Только ты внемлешь гласу свыше. Но кто ты? Всего лишь стекляшка. Вот сейчас допью пиво и разберу тебя на осколки. Хотя нет. Пожалуй, возьму ещё пива.

Он порылся в карманах потёртого серого плаща и нашёл полтинник.

— Эй, Ромео, — крикнул он бармену — пузатому усачу лет сорока, — налей-ка половину «Клинского» для меня и своей Джульетты. Угощаю! — Он свернул полтинник в комок и бросил за барную стойку.

— На тебя хватит, а на мою Джульетту — нет, — отозвался бармен.

Григорий пьяно рассмеялся:

— Ну, тогда ей — четверть.

Бармен принёс пиво и сдачу и устало опустился на скамейку напротив Григория.

— Неважно выглядишь, друг дней моих суровых. — Григорий снова рассмеялся и сдул пену. — Плохо разливаешь. Не полагается тебе чаевых!

— Ну, как?

— Ты о чём?

— Ну не о пиве же!

— А! Да никак. Мои размышления о жизни и смерти никому не нужны. То издательство, с которым я работал, накрылось медным тазом. А другие… Там один молодняк, ничегошеньки не смыслящий в философии. Сосунки! Им только в гольф играть, а не труды чужие издавать. — Григорий подался немного вперёд. — Вот я. Ты думаешь, я пишу ради денег, ради признания? Нет. Я хочу открыть глаза на жизнь ненасытным боровам, что сосут пиво в пабах и трахают чужих жён.

— В чём смысл твоей философии? Ты так ни разу и не дал мне почитать ничего из своих творений.

— А ты всё равно не поймёшь. Разбавляй спокойно пиво мочой и работай дальше. С тобою ничего не случится. Смерти ты не нужен. Смерти нужны такие, как я. Мыслящие люди. Быдло было, есть и будет. А вот философы смертны. И каждый час кажется последним, каждый шаг — смертельно опасным. Я вижу свою смерть. Она бродит за мной по пятам, но не может забрать меня, поскольку я и она — всё ещё единое целое.

— М-да… Глубоко.

— Что, вчера всадил своей жене глубоко?

— Пошляк ты, а не философ. — Бармен встал.

— Подожди, подожди. Я же в шутку. Ты же знаешь, я люблю с тобой поболтать.

— Я же быдло.

— Ты — нет. Сядь. Послушай.

— Не могу. Там посетители.

— Какие к чёрту посетители! Никого нет.

Бармен сел. Григорий глотнул пива и зажмурился то ли от удовольствия, то ли оттого что, наконец-то, поймал одну из многочисленных мыслей, блуждавших у него в голове.

— Видишь вот тех двух тёлок? Ну повернись ты.

Бармен обернулся. За соседним столиком сидели две молодые женщины. Они пили мартини и курили.

— Ну, вижу.

— Вот они-то и есть быдла. Сейчас посидят часок-другой, поворкуют о том, о сём. Потом сгоняют на какой-нибудь девичник. Потом — в кино. Там познакомятся с компанией подвыпивших мужиков и поедут к ним в гости. Изменять нерадивым мужьям. Перетрахуются там все, а утром на работу. Мужья же уложат детей спать — и мастурбировать в кровать. Эхе-хе! На Адама Всевышний зол больше, чем на Еву. Впрочем, Адам не меньшее быдло, чем Ева. — Григорий сделал большой глоток. — Моя жизнь не стоила бы и ломаного гроша, если бы не философия, не эта пресловутая любовь к мудрости. Я жил, как философ. Я и умру по-философски. А умереть по-философски — умереть с гордостью, не с поруганной честью, умереть с чистыми, как у дитя, помыслами. Знаешь, сколько раз я хоронил свою жену? За двадцать с лишним лет совместной жизни раз десять. Пока она не помешалась на сексуальной почве.

— Помешаться на сексуальной почве… Это при живом-то муже?!

— Она оказалась садисткой! Через пять лет после свадьбы я узнал от неё об этом. Когда она предложила мне… Тьфу! Не хочу даже вспоминать.

— Но в течение пяти первых лет вы…

— Да. Она лежала бревном. Оказалось, её это совсем не возбуждает! Она призналась, что когда по молодости делала, прости, мне минет, то представляла, как меня кастрируют. Ты понимаешь? Я после такого признания вообще от неё на ночь запирался в другой комнате.

— Забавно!

— Но я и отправил её в психушку. Как оказалось, безвозвратно. Там она забеременела. Не знаю, от главврача, наверное. Вылитый мазохист! Был выкидыш. Умерла во время родов. Я навещал её. Говорили мы с ней через стекло. Она всё время угрожала, что я умру вслед за ней. Но прошло семь лет, а всё ещё жив. Всё ещё жив. — Григорий вздохнул.

— Но умирал.

— Да, да. Пять раз в реанимации — это сурово! — Григорий подался вперёд и шепнул: — Но зато я видел Бога. Видел, как вижу сейчас тебя.

— Ну и как Он? — В голосе бармена улавливались нотки сарказма.

— Странный какой-то. Серьёзный слишком. Всё ещё жалеет, что создал человечество. Я Его успокоил, и Он вернул меня на грешную Землю.