Добавить в моё избранное
30 мин, 44 сек 9520
В цепких лапах он дергался, сопротивлялся и кричал о кутеже, чаде и еще о чем-то, но все было впустую. Бесы унесли его ввысь, откуда через несколько секунд посыпались его останки, внутренности и кровь. Все на время стихло.
Наступило время Понюшкина. Он боялся. Он очень сильно боялся и, однако же, понимал, что он вовсе не ровня всем прочим тут осуждаемым. Он это почему-то чувствовал с такой же ясностью, как и то, что здесь, в неизвестном и Богом забытом месте, несмотря на явную ошибку, он запросто может лишиться своей единственной жизни, в отличие от всех прочих, которые давно ее уже потеряли. А это было бы крайне несправедливо. Да, скорее всего так и будет, когда все поймут, что он живой, что он плотский. Или же просто, ему возьмут и отпилят руку в качестве подавления воли, и он погибнет от элементарной кровопотери. Вот это будет номер! А может так обычно и бывает? Откуда обыкновенному метрологу знать, как это бывает? А может быть это сон? Просто кошмарный сон, который вот сейчас, в эту минуту прервётся звуком родного будильника и всё само собой разрешиться самым наилучшим образом?
Вот так размышлял Степан Иванович, в ту минуту, когда подошла его очередь. Великий канцлер проговорил: «Следующий», и Понюшкина бросили на землю перед троном.
— Великий канцлер! — неожиданно для себя, поднимаясь в полный рост, воскликнул вдруг метролог. Его колени дрожали, лицо горело от палящего холода, который исходил от восседающего, а глаза наполнились слезами.
— Великий канцлер, — уже тише и с чувством повторил Понюшкин.
Великий канцлер как-то сумрачно поглядел на вопрошающего, и Степан Иванович почуял, как вся душа его, как все нутро его сворачивается и одновременно рвется в какие-то лоскуты. Ему словно свело живот, в голове страшно зазвенели набатные колокола, и показалось, что сейчас его самого разорвет на кусочки.
Инилид поднял свой хлыст, дабы осадить наглеца, но Великий канцлер остановил его взглядом.
— Кто ты? — странным голосом спросил судья.
— Я Степан Иванович… — тут Понюшкин все-таки упал и скрючился от боли, но сумел договорить, — Понюшкин, метролог. Тут ошибка…
— Встань, — приказал Великий канцлер, а по толпе прошелся удивленный ропот.
Боль вдруг резко прошла, и Степан Иванович поднялся.
— Великий канцлер, тут ошибка, — быстро заговорил Понюшкин. — Вы ошиблись… Простите, не вы… а просто произошла какая-то ошибка…
— Постой, — оборвал его Великий канцлер, и в глазах его запрыгало что-то похожее на изумление. — Ты живой?
— Да, Великий канцлер. В том-то и дело, — подхватил метролог. — Я живой. Я не знаю, как я сюда попал. Я не виноват. Мне надо обратно. У меня жена, дочка есть. Мое время еще не пришло…
Уже не слушая метролога, Великий канцлер вдруг проревел таким страшным голосом, что все собравшиеся невольно пригнулись.
— Шефраха мне сюда! — крикнул он.
В одну секунду, рядом с Понюшкиным возник тот самый пришепётывающий водитель троллейбуса. И теперь было совсем не ясно, кто из стоящих перед троном боится больше: метролог, попавший на это торжество по ошибке, или же доставивший его сюда шофер злополучного троллейбуса.
— Шефрах, — прокричал Великий канцлер, — ты привез мне сюда живого человека!
— Владыка, я, я лишь делал свою работу… Я лишь собирал умерших и более ничего, — Шефрах упал на колени и начал биться головой о землю, от чего рога его производили отвратительный скрежещущий звук. — Я собирал тех, кто сам заходил. Живые не могут заходить. Техника так устроена… Правила…
— Заткнись, — вновь проревел Великий канцлер. — Ты допустил ошибку, Шефрах и ты знаешь, что тебя за это ждет.
— Нет, нет, пожалуйста…
— Ты привез мне сюда живого человека, — неумолимо повторил Великий канцлер. — Душу, которой еще не вышел срок. Шефрах, ты привез мне сюда крещеного человека!
В этот момент Понюшкин как будто опомнился и залепетал:
— Да, да, я крещен, — и в качестве доказательства он судорожно принялся распускать галстук, оторвал верхнюю пуговицу рубашки и полез рукой за ворот. Там он лихорадочно нащупал цепочку, которая висела у него на шее, и вынул маленький, стертый почти до тонкости бумажного листа, крестик, который еще в детстве подарила ему его мама.
Тут случилось необычное. Толпа, состоящая и разношёрстных, пестрых, разнокалиберных, словом, разных, но, в общем-то, суровых и зловещих бесов вдруг хором выдохнула, а кое-где даже послышались истерические крики страха и отчаянья. А простой медный крестик, который в этот миг повис на цепочке в руке метролога, неожиданно вспыхнул ярким серебристым огнем и как будто пронзил исходящими ослепительно белыми лучами завесу чада и зловонья, которая висела в воздухе.
Панюшкин уже плохо помнил, что случилось далее.
Наступило время Понюшкина. Он боялся. Он очень сильно боялся и, однако же, понимал, что он вовсе не ровня всем прочим тут осуждаемым. Он это почему-то чувствовал с такой же ясностью, как и то, что здесь, в неизвестном и Богом забытом месте, несмотря на явную ошибку, он запросто может лишиться своей единственной жизни, в отличие от всех прочих, которые давно ее уже потеряли. А это было бы крайне несправедливо. Да, скорее всего так и будет, когда все поймут, что он живой, что он плотский. Или же просто, ему возьмут и отпилят руку в качестве подавления воли, и он погибнет от элементарной кровопотери. Вот это будет номер! А может так обычно и бывает? Откуда обыкновенному метрологу знать, как это бывает? А может быть это сон? Просто кошмарный сон, который вот сейчас, в эту минуту прервётся звуком родного будильника и всё само собой разрешиться самым наилучшим образом?
Вот так размышлял Степан Иванович, в ту минуту, когда подошла его очередь. Великий канцлер проговорил: «Следующий», и Понюшкина бросили на землю перед троном.
— Великий канцлер! — неожиданно для себя, поднимаясь в полный рост, воскликнул вдруг метролог. Его колени дрожали, лицо горело от палящего холода, который исходил от восседающего, а глаза наполнились слезами.
— Великий канцлер, — уже тише и с чувством повторил Понюшкин.
Великий канцлер как-то сумрачно поглядел на вопрошающего, и Степан Иванович почуял, как вся душа его, как все нутро его сворачивается и одновременно рвется в какие-то лоскуты. Ему словно свело живот, в голове страшно зазвенели набатные колокола, и показалось, что сейчас его самого разорвет на кусочки.
Инилид поднял свой хлыст, дабы осадить наглеца, но Великий канцлер остановил его взглядом.
— Кто ты? — странным голосом спросил судья.
— Я Степан Иванович… — тут Понюшкин все-таки упал и скрючился от боли, но сумел договорить, — Понюшкин, метролог. Тут ошибка…
— Встань, — приказал Великий канцлер, а по толпе прошелся удивленный ропот.
Боль вдруг резко прошла, и Степан Иванович поднялся.
— Великий канцлер, тут ошибка, — быстро заговорил Понюшкин. — Вы ошиблись… Простите, не вы… а просто произошла какая-то ошибка…
— Постой, — оборвал его Великий канцлер, и в глазах его запрыгало что-то похожее на изумление. — Ты живой?
— Да, Великий канцлер. В том-то и дело, — подхватил метролог. — Я живой. Я не знаю, как я сюда попал. Я не виноват. Мне надо обратно. У меня жена, дочка есть. Мое время еще не пришло…
Уже не слушая метролога, Великий канцлер вдруг проревел таким страшным голосом, что все собравшиеся невольно пригнулись.
— Шефраха мне сюда! — крикнул он.
В одну секунду, рядом с Понюшкиным возник тот самый пришепётывающий водитель троллейбуса. И теперь было совсем не ясно, кто из стоящих перед троном боится больше: метролог, попавший на это торжество по ошибке, или же доставивший его сюда шофер злополучного троллейбуса.
— Шефрах, — прокричал Великий канцлер, — ты привез мне сюда живого человека!
— Владыка, я, я лишь делал свою работу… Я лишь собирал умерших и более ничего, — Шефрах упал на колени и начал биться головой о землю, от чего рога его производили отвратительный скрежещущий звук. — Я собирал тех, кто сам заходил. Живые не могут заходить. Техника так устроена… Правила…
— Заткнись, — вновь проревел Великий канцлер. — Ты допустил ошибку, Шефрах и ты знаешь, что тебя за это ждет.
— Нет, нет, пожалуйста…
— Ты привез мне сюда живого человека, — неумолимо повторил Великий канцлер. — Душу, которой еще не вышел срок. Шефрах, ты привез мне сюда крещеного человека!
В этот момент Понюшкин как будто опомнился и залепетал:
— Да, да, я крещен, — и в качестве доказательства он судорожно принялся распускать галстук, оторвал верхнюю пуговицу рубашки и полез рукой за ворот. Там он лихорадочно нащупал цепочку, которая висела у него на шее, и вынул маленький, стертый почти до тонкости бумажного листа, крестик, который еще в детстве подарила ему его мама.
Тут случилось необычное. Толпа, состоящая и разношёрстных, пестрых, разнокалиберных, словом, разных, но, в общем-то, суровых и зловещих бесов вдруг хором выдохнула, а кое-где даже послышались истерические крики страха и отчаянья. А простой медный крестик, который в этот миг повис на цепочке в руке метролога, неожиданно вспыхнул ярким серебристым огнем и как будто пронзил исходящими ослепительно белыми лучами завесу чада и зловонья, которая висела в воздухе.
Панюшкин уже плохо помнил, что случилось далее.
Страница
8 из 9
8 из 9
