Маяк для Нагльфара

У опушки развороченные прямым попаданием останки ДОТа, похожие на фантастический цветок, раскрывший закопченные бетонные лепестки.

Кое-где таблички, поставленные сидоровской ротой. Они продвинулись далеко в лес, и все там было усеяно минами. Это их насторожило, но к тому, что последовало, все равно оказались не готовы.

Сидоров ползет первым, широко загребая рукой, вокруг которой обмотан ремень ППШ. Остальные следуют за ним совершенно бесшумно. Кажется, даже не дышат.

Капитан рад такой компании. Рад, что возвращается.

Двойки, с автоматами наготове, пригнувшись, короткими перебежками расходятся по секторам.

— Вот он, Йотунштейн… — шепчет Снег. — Хренова громада, а?

Они с Сидоровым лежат на сосновых иглах, в начале уходящего вниз крутого спуска.

— В этом пейзаже есть что-то поэтическое…

Ничего поэтического Сидоров впереди не видит, он равнодушен к поэзии. Впереди, в тусклом лунном свете, массивные развалины.

Когда-то здесь стоял замок, высокий и суровый, грубой кладки. Превратился в руины, зарос мохом, был поглощен лесом. А лет пять назад пришли сюда сытые люди в черных мундирах, крича и щелкая затворами, согнали толпу голодных людей в лохмотьях, с кирками и лопатами. Вырубили лес вокруг, прокопали траншеи, установили пулеметные гнезда, натянули ряды колючки. Расчистили даже целую взлетную полосу, вон она, проступает в тумане, проплешиной в густой чаще.

Часовых не видно. И развалины, и хитро вписывающиеся в них укрепления, кажутся брошенными.

— Схема у нас паршивая, конечно, — говорит Снег. — Но если по ней судить, подвалы тут и раньше были ого-го, а пару этажей вниз они к ним точно добавили. Называется вся эта система «Хельбункер». И черт его знает, что там скрывается под землей, какая вундервафля.

Он подмигивает капитану, улыбается сжатыми губами.

Сидоров из вежливости улыбается в ответ. Не чувствует себя своим среди этих парней с глазами стариков, чудными кличками и запутанной иерархией.

— Знаешь, кто такая эта Хель? — продолжает Снег. — Повелительница мира мертвых, Нифльхеля. Страны вечного холода, голода и болезней. Восседает на троне, зовущемся Одр Хвори. Полчища бессловесных мертвецов прислуживают ей. Умерших от болезней, старости, павших в бою бесславно. Для кого закрыты чертоги Вальгаллы.

Сидоров кивает, ожидая продолжения.

— Росту в ней, как у Рабочего и Колхозницы товарища Мухиной. Может, даже выше. Одна половина тела черно-синяя, другая мертвенно-бледная, потому зовется сине-белой Хель. Лицо и торс от живой женщины, а ноги и руки — трупные, разлагаются. Вообрази, такую красоту встретить?

Он кивает на сидоровский ППШ:

— Такую «папашей» не взять. Такую разве что зениткой!

— Шутишь?

— Шучу. А ты чего пригорюнился?

— Эти твари тут трех моих ребят положили. Плевать, что там внизу у них, хель-шмель… Мне бы только добраться до них. Уковыляют, сволочи, в свою вальгалу со шмайсерами в задницах!

Лежат на мягком ковре из хвои и ждут.

Сидоров сверяется с часами — прошло двадцать минут, а ушедшие двойки не дают вестей. Это странное место будто проглотило их, не оставив и следа.

Оберфюрер фон Блютфляйшер сидит на КП, слушает доклады офицеров, подпирая висок кулаком, курит, слушает доклады радистов, потирает пальцами веки, курит, слушает доклады ученых, снова курит.

Безумие продолжается четвертые сутки и ему не видно конца. Так бывает всегда, если все идет слишком гладко. А они добились выдающихся успехов.

Невзирая на то, что рейх разваливался на куски, победоносный вермахт отступает, а мудрый фюрер окончательно рехнулся… У Блютфляйшера все получилось.

После стольких неудачных попыток, им удается создать прототип. Идеальную модель, изящный трафарет, на чье создание было потрачено столько ресурсов.

Гиммлер будет доволен. Конечно, если Блютфляйшер выберется отсюда живым для личного доклада.

Оберфюрер вертит на безымянном пальце наградное кольцо, смотрит сквозь панорамное окно из бронированного стекла на приготовления прототипов.

В юности он почитывал Конфуция, и ему понравилось то место, про ветер перемен, при котором одни возводят стены, а другие строят ветряные мельницы. Продолжение фразы, про то, что при разных принципах не найти общего языка — это оберфюреру было уже неинтересно. Он был практик, к тому же не силен по части компромиссов.

Блютфляйшер отворачивается от панорамного окна, видит красное потное лицо штандартенфюрера Циммерманна. Тот, оказывается, все еще тут.

Даже говорит что-то, о потерях, о прорыве периметра, о том, что в Шлагенбурге русские.

Оберфюрер не слушает его. Думает, что если бы вел дневник, мог записать в него: «когда дует ветер перемен, глупцы залезают в ближайшую канаву, а мудрецы строят мельницы».

Стряхнув пепел, молча указывает Циммерману тлеющей сигаретой на панорамное окно.