Ей приснилось завтра

— Старик поднялся на ноги и, хромая, побрел к выходу.

Он остановился, но не стал оборачиваться.

— Если хотите, я могу дать вам пистолет. На тот случай, если на вас спустят собак. Заведите глаза на затылке.

— Я бы не отказался от оружия, — ответил я.

Старик подошел ко мне, вложил в мою ладонь револьвер. Затем вышел на улицу. Собаки встретили его дружным лаем.

Я вошел в палату. Дрожащими руками вытащил иглу капельницы. Вика, не просыпаясь, погладила ладонью маленькую ранку. Что-то детское, и в то же время изящное было в ее движениях.

Сильная тревога и страх не позволяли трезво оценивать происходящее. Моими действиями руководил ужас. Словно кукловод, повторяющий давно заученные движения. Неистовое биение сердца походило на баскетбольную чеканку.

Я скинул одеяло и хотел взять Вику на руки — в палату влетела женщина-врач. Ее лицо пылало от гнева.

— Что вы делаете?! Ей еще нельзя… Ей нужен отдых и покой! — прокричала она, пытаясь отгородить меня от моей жены. Я грубо отстранил женщину.

— Мы уезжаем. Спасибо вам за все. — Я достал из кошелька пару тысячерублевых купюр и положил на стол. — Мы обратимся за помощью к своему врачу.

Женщина устремилась к выходу. Она едва не растянулась у дверей, споткнувшись о порог.

Меня прошиб пот. Рубашка мерзко прилипла к телу, словно измазавшись в меде, я извалялся в тополином пуху.

«Все будет хорошо, вот увидишь, все будет хорошо»… — твердил я.

Вика проснулась, едва я взял ее на руки.

— Что ты делаешь? — изумленно спросила она.

Мы уезжаем отсюда. Прямо сейчас. Это скверное место, дорогая, — ответил я.

— Мне приснился странный сон. Такой ясный и отчетливый. Ты сидел у костра и ждал меня. Ты жарил грибы и грустил. Ждал меня очень долго, а меня все не было.

— Это всего лишь сон, милая. — Я поцеловал ее в лоб.

Она отвела взгляд в сторону двери, и улыбка исчезла с ее лица. Я не успел обернуться. Кто-то ударил меня по голове. Острая боль мгновенно растеклась по голове. Ноги стали ватными. Я рухнул на пол.

Забавная вещь — эти сновидения. Одно сменяется другим. Цветные и черно-белые. Иногда музыкальные. И даже с запахами. Они сохраняются в памяти даже после пробуждения.

Например, удушающий запах керосина. Такой плотный и непробиваемый. Кажется, можно плюнуть и слюна повиснет в воздухе.

Я лежу на земле, слышу треск горящего дерева. В темноте, с проблесками тусклого света, падающего от костров. Моя голова на коленях моей жены. На ее глазах слезы.

До моих ушей доносится гул толпы и шум резвящейся ребятни.

— Господи… — Вика разрыдалась. — Господи… Вадим, кажется, они хотят сжечь нас заживо!

Я резко встал и ударился головой о бревенчатый потолок. Многострадальная голова отреагировала тупой болью. Она перевязана лоскутком, вырванным из майки Вики. Мы заточены в сруб. Между гладко вытесанными бревнами щели, в которые по плечо можно просунуть руку..

— Хорошо, что ты очнулся, сынок. Было бы жутко и нелепо, умирать во сне. — Знакомый, хриплый голос доносился из-за угла. Старик с длинными седыми волосами, которого я встретил в больнице. Рядом с ним сидел сержант Васильев, с лицом восемнадцатилетнего юнца, приговоренного к смертной казни.

В другом углу сидела старушка — пациентка больницы. Она смотрела на меня жутким отсутствующим взглядом умалишенного человека.

Снаружи суетились люди. Горели факелы. Женщины украшали деревянных идолов разноцветными тряпками. Бегала детвора. Время от времени какой-нибудь сорванец подбрасывал нам через щель какую-нибудь мерзость, типа живой крысы или лошадиного помета.

Более всего в этом шуме пугал лай множества собак. Десятки, сотни псов были привязаны к столбам. В свете факелов я разглядел очертания огромного дуба. У его подножия — стол, походивший на маленькую сцену, на которой выступают артисты жанра стенд-ап.

У стола стоял отец Никодим. В руках он сжимал трость, вырезанную из дерева, увенчанную миниатюрной головой пса. В своей умиротворенной позе священник напоминал древнеегипетского жреца. Рядом в своем кресле сидел его сын. Увидев меня, мальчик сменил сонное, больное выражение лица на гримасу уничтожителя тараканов, только что справившегося с очередным заказом. Брезгливый, самодовольный взгляд исчез едва отец Никодим начал поворачиваться к своему сыну. Мальчик свесил голову на грудь. С губ длинной струйкой потекла слюна.

— Хороший актер, не правда ли? Этот сукин сын дурит отца ради какой-то наркоты, которой ему «снимают адские муки», — проговорил старик. Последние три слова он выговорил очень четко и медленно.

Глава поселения Антип Хоромин, облачившийся в черные одеяния, восседал на кресле, похожем на трон ассирийского царя. По обе стороны стояли «стражники» — мускулистые парни, вооруженные топорами с длинными ручками.