Добавить в моё избранное
34 мин, 9 сек 7743
ни больше, ни меньше… А потом предложил мне воспользоваться этим ключом. Всё, что требовалось от меня, так это вдавить в полусферу все шестнадцать штырей в нужной последовательности. Герман заверил меня, что он расшифровал эту последовательность, когда сопоставил текст заклинания с произношением иероглифов, начертанных на концах стержней (расшифровка языка беллисиан было заслугой наших лингвистов). Заклинание состояло из шестнадцати строк, и Герман вычислил, какая строка какому иероглифу соответствует.
— И что тогда произойдёт? — спросил я.
— Бог его знает! Скорее всего, ничего, — пожал плечами Герман. — Как-никак, эта штука пролежала под слоем пыли почти двадцать тысяч лет. Но если есть хотя бы ничтожная вероятность того, что фон Юнтц был прав… Вдруг мы откроём новую грань знаний о мире? И, к тому же, может, тут и нет на самом деле никакой магии — просто устройство, активируемое определённой последовательностью звуков.
Сейчас-то я корю себя, что поддался его уговорам. С другой стороны, откажись я, он всё равно не отступил бы от задуманного, а, возможно, осуществил бы это жуткое действо на Земле, и тогда… кто знает, чем бы обернулось это для человечества?! А ещё я видел убеждённость (лучше назвать это одержимостью!) Германа в том, что ему вот-вот откроется изнанка мироздания, и не мог отказать ему в просьбе, даже несмотря на то, что считал эту просьбу абсолютно нелепой.
Так вот, не размениваясь на частности, перейду сразу к описанию того дня и часа, когда мы с Германом проникли в лабораторный отсек, выбрав время, когда там никого не было. Такое бывало крайне редко, особенно теперь, когда весь отсек был забит артефактами с Беллис, а потому в нашем распоряжении было не более получаса.
Мы заперлись в отсеке. Герман, напустив на себя торжественный вид, замер с раскрытой книгой в вытянутых руках, я же занял своё место у чёртовой штуковины, сгорая от стыда при мысли, что кто-то из экипажа застанет нас за этим дуракавалянием.
Герман прочитал первую строчку. Это было что-то вроде «Нгах нга аргх Азаттот!», и я удивился этому языку, явно не предназначенному для человеческого горла. А потом я вдавил первый стержень (последовательность нажатий на стержни Герман ввёл в мой персональный биокомп-имплантант, так что шпаргалка висела у меня прямо перед глазами). Ничего не произошло. Герман прочитал вторую строку, я вдавил второй стержень. Снова ничего, только вот где-то в глубине души я ощутил нарастающее беспокойство, которому, впрочем, не придал значения. Где-то после восьмой строки я обратил внимание, что голос Германа меняется. Он становился всё более громким, гортанным и… чужим, словно принадлежал уже не моему другу, но какому-то другому существу, которое вовсе не обязательно является человеком.
Отс выкрикнул последние слова, а я вдавил последний стержень. Ничего не произошло. Мы посмотрели друг на друга.
— Видишь, — сказал я. — Всё это полнейшая чушь!
Герман не ответил. Он стоял, сосредоточенно глядя в одну точку и слегка наклонив голову, словно прислушивался к чему-то. Я тоже замер и тотчас услышал этот звук. Тот самый, что впервые услышал на Беллис, когда оказался внутри храма, — варварское звучание невидимых дудок. Эта дьявольская музыка доносилась не извне — она шла прямо из глубин сознания, с каждым мгновением становясь всё громче и громче. В конце концов, вой стал просто невыносим. Он наполнял всё вокруг, пронизывая каждую клетку тела. Я почувствовал, что схожу с ума. Я зажал уши ладонями (хотя от этого не было никакой пользы), зажмурился и сжался в комок. Кажется, я даже кричал.
А потом всё стихло.»
ПИТЕР ЭЛЛИОТ
… флейты внезапно смолкли. Их невыносимый всепоглощающий звук просто оборвался, уступив место такой же всепоглощающей тишине. Питер почувствовал тошнотворную лёгкость в теле и осознал, что пребывает в невесомости. А ещё увидел, что по-прежнему держит книгу обеими руками и пялится в слова заклинания. Значит, он, как и Герман, не закрывал ушей во время этой дьявольской музыкальной вакханалии.
Эллиот поднял голову. Германа рядом не было. Его вообще не было в отсеке.
— Герман! — позвал Питер.
Звук собственного голоса его неприятно удивил — до того он был слабый, с визгливо-паническими нотками.
Эллиоту никто не ответил. Его мутило, в глазах почему-то двоилось, уши словно залили водой, а внутри поселилось чувство тревоги, перерастающие в ощущение свершившейся чудовищной катастрофы. Мысли путались, он ни на чём не мог сосредоточиться. Так прошло сколько-то времени. Питер не знал, сколько именно — имплантированный биокомп перестал функционировать: может быть, минут пять, может десять, а может и все полчаса.
Почувствовав себя чуточку лучше, Эллиот принялся летать по отсеку, надеясь, что Герман находится где-то рядом. Его не было. Более того, за всё то время, что Питер приходил в себя, ни единый звук не нарушил воцарившуюся тишину.
— И что тогда произойдёт? — спросил я.
— Бог его знает! Скорее всего, ничего, — пожал плечами Герман. — Как-никак, эта штука пролежала под слоем пыли почти двадцать тысяч лет. Но если есть хотя бы ничтожная вероятность того, что фон Юнтц был прав… Вдруг мы откроём новую грань знаний о мире? И, к тому же, может, тут и нет на самом деле никакой магии — просто устройство, активируемое определённой последовательностью звуков.
Сейчас-то я корю себя, что поддался его уговорам. С другой стороны, откажись я, он всё равно не отступил бы от задуманного, а, возможно, осуществил бы это жуткое действо на Земле, и тогда… кто знает, чем бы обернулось это для человечества?! А ещё я видел убеждённость (лучше назвать это одержимостью!) Германа в том, что ему вот-вот откроется изнанка мироздания, и не мог отказать ему в просьбе, даже несмотря на то, что считал эту просьбу абсолютно нелепой.
Так вот, не размениваясь на частности, перейду сразу к описанию того дня и часа, когда мы с Германом проникли в лабораторный отсек, выбрав время, когда там никого не было. Такое бывало крайне редко, особенно теперь, когда весь отсек был забит артефактами с Беллис, а потому в нашем распоряжении было не более получаса.
Мы заперлись в отсеке. Герман, напустив на себя торжественный вид, замер с раскрытой книгой в вытянутых руках, я же занял своё место у чёртовой штуковины, сгорая от стыда при мысли, что кто-то из экипажа застанет нас за этим дуракавалянием.
Герман прочитал первую строчку. Это было что-то вроде «Нгах нга аргх Азаттот!», и я удивился этому языку, явно не предназначенному для человеческого горла. А потом я вдавил первый стержень (последовательность нажатий на стержни Герман ввёл в мой персональный биокомп-имплантант, так что шпаргалка висела у меня прямо перед глазами). Ничего не произошло. Герман прочитал вторую строку, я вдавил второй стержень. Снова ничего, только вот где-то в глубине души я ощутил нарастающее беспокойство, которому, впрочем, не придал значения. Где-то после восьмой строки я обратил внимание, что голос Германа меняется. Он становился всё более громким, гортанным и… чужим, словно принадлежал уже не моему другу, но какому-то другому существу, которое вовсе не обязательно является человеком.
Отс выкрикнул последние слова, а я вдавил последний стержень. Ничего не произошло. Мы посмотрели друг на друга.
— Видишь, — сказал я. — Всё это полнейшая чушь!
Герман не ответил. Он стоял, сосредоточенно глядя в одну точку и слегка наклонив голову, словно прислушивался к чему-то. Я тоже замер и тотчас услышал этот звук. Тот самый, что впервые услышал на Беллис, когда оказался внутри храма, — варварское звучание невидимых дудок. Эта дьявольская музыка доносилась не извне — она шла прямо из глубин сознания, с каждым мгновением становясь всё громче и громче. В конце концов, вой стал просто невыносим. Он наполнял всё вокруг, пронизывая каждую клетку тела. Я почувствовал, что схожу с ума. Я зажал уши ладонями (хотя от этого не было никакой пользы), зажмурился и сжался в комок. Кажется, я даже кричал.
А потом всё стихло.»
ПИТЕР ЭЛЛИОТ
… флейты внезапно смолкли. Их невыносимый всепоглощающий звук просто оборвался, уступив место такой же всепоглощающей тишине. Питер почувствовал тошнотворную лёгкость в теле и осознал, что пребывает в невесомости. А ещё увидел, что по-прежнему держит книгу обеими руками и пялится в слова заклинания. Значит, он, как и Герман, не закрывал ушей во время этой дьявольской музыкальной вакханалии.
Эллиот поднял голову. Германа рядом не было. Его вообще не было в отсеке.
— Герман! — позвал Питер.
Звук собственного голоса его неприятно удивил — до того он был слабый, с визгливо-паническими нотками.
Эллиоту никто не ответил. Его мутило, в глазах почему-то двоилось, уши словно залили водой, а внутри поселилось чувство тревоги, перерастающие в ощущение свершившейся чудовищной катастрофы. Мысли путались, он ни на чём не мог сосредоточиться. Так прошло сколько-то времени. Питер не знал, сколько именно — имплантированный биокомп перестал функционировать: может быть, минут пять, может десять, а может и все полчаса.
Почувствовав себя чуточку лучше, Эллиот принялся летать по отсеку, надеясь, что Герман находится где-то рядом. Его не было. Более того, за всё то время, что Питер приходил в себя, ни единый звук не нарушил воцарившуюся тишину.
Страница
7 из 10
7 из 10
