Пребывающий утренним рейсом поезд не довёз всего одного пассажира, которого удалось-таки выбросить после четырёхчасовой схватки шести откормленным и натренированным контролёршам. Пассажир этот точно рассчитал место приземления, пока трое контролёрш и несколько присоединившихся к ним пассажиров пытались открыть дверь этого несущегося поезда, чтоб высадить безбилетного пассажира, пока у остальных троих контролёрш, десятерых милиционеров и двенадцати морально поддерживающих пассажирш что-то получалось с этим упрямым безбилетником.
Добавить в моё избранное
41 мин, 51 сек 8750
И безбилетник, по имени Заяцкий Гавриил Леонардович, приземлившись, воочию убедился, что в расчетах он не ошибся и на это утро.
Солнце ещё не озарило своим пурпурным светом «окровавленной зари» (как именовал её некий одноглазый бомжик, всё время спотыкающийся по утрам и разбивающий свой искривленный с годами во все стороны нос о скользкие камни этой городской свалки), но Гавриил понял, что опять проспал — ничего ценного ему этим утром опять не досталось. Но оказалось всё наоборот, когда солнце выползло-таки из-за горизонта, и Заяцкий облегчённо выдохнув («слава Богу, свалка на месте!»), тут же двинулся в путь, ускорив шаг — свалка немаленькая и, чтоб её всю обойти, должно потребоваться часа три-четыре как минимум, а Г. Леонардовичу надо было успеть всё собрать и перепрятать, пока не набежали остальные бомжи и не начался каждодневный беспредел.
Иногда Гавриилу попадались очень странные вещи, когда он долго бестолково и тщетно бродил по этой свалке, моля Господа помочь ему увидеть хотя бы разбитую бутылку (тогда он быстренько её склеивал каким-нибудь «моментом», отодранным от целлофановых мешков токсикоманов, или расплавленной резиной автомобильных шин, и тут же швырял её в свой мешок, после чего опять склеивал). Однажды, например, он обнаружил некое странное сочетание в виде чего-то неопределённого, и разбросав по сторонам куски ржавого металла, попахивающие мочой куски керамики, стекла, земли и много других кусков, он увидел некий странный кувшин, и тут же обрадовавшись он схватил его в руки и долго-долго тёр с упрямым выражением лица, отчего тот в конце концов рассыпался, отдавив ему и ещё двум-трём бродягам ноги. Но этим утром ему почему-то втемяшилось в голову, что он должен найти на этой свалке какой-нибудь фонарный столбик или — на худой конец — крышку от канализационного люка и что находка эта обязательно должна принести ему удачу, если он везде будет носить с собой эту находку. Конечно, сразу он поверить во всё это не мог, и потому начал всячески уверять себя. И… всё-таки решил поискать что-нибудь, что принесёт ему массу удач.
Сбитый с дороги каким-нибудь нетрезвым водителем фонарный столб он так и не нашёл, сколько искал. Но всякий раз обходил стороной крышку от канализационного люка. И под вечер, когда все его бесплодные поиски ушли к нулю, он всё же решил подойти к этой, издающей всевозможные неприятные запахи чугунной крышке и через «не хочу» и «не могу» постараться её поднять и, взвалив на спину, отправиться на железнодорожную станцию. Чтоб опять попытаться проехать зайцем несколько сотен километров… Солнце в это время только что зашло за линию горизонта.
— Я бы не советовал тебе, приятель, поднимать эту штуку, — раздался из-за спины Заяцкого чей-то неприятный скрипучий голосок.
— Отчего же? — полюбопытствовал Гавриил Леонардович не оборачиваясь.
— Да просто, — отвечал ему владелец скрипучего голоска, — дурное предчувствие.
Владелец этого неприятного голоска одет был не по-летнему — в грязную, — скорее коричневую, чем грязную шапку-ушанку, валенки, телогрейку и ватные штаны.
— А оно меня никогда не подводило, — заметил он о своём предчувствии.
— Да неужели! — усомнился Гавриил театральным голосом. — А ты, дядя, не околеешь в своём одеянии? Как мамонт в ледниковый период не вымрешь?
— Не это тебя сейчас заботить должно, — ответил ему дядя.
— Да оно меня впрочем и не заботит, — пожал Гаврила плечами, — мёрзни себе на здоровье, если тебе так хочется.
— Очень дурная мысль в голову тебе пришла! — как-то зловеще прошипел ему тот. — Не поднимай эту крышку! Попомни мои слова! — и побрёл куда-то, повернувшись к этому семнадцатилетнему парню спиной.
— Да почему не поднимать-то?! — кричал вслед ему парень, не для того чтоб узнать причину, а потому что ему доставляло удовольствие от общений с разными психами, лунатиками, да шизофрениками. А этот — которому для полной комплектации не хватает разве что лыж — был явно не в своём уме. И так, ничего и не ответив, он уходил, уходил и уходил.
Над свалкой постепенно сгущались сумерки. Чугунная крышка от канализационного люка, неизвестно какими путями оказавшаяся на этой свалке, всё так же беспрестанно взирала снизу вверх на застывшего от раздумий Гавриила.
Собственно, ему уже не хотелось переть её куда-то на себе; он просто хотел её поднять… Он и сам не понимал — почему, но, чем дольше он стоял и смотрел на неё, тем сильнее ему не терпелось сдвинуть её с места; просто сдвинуть, и ничего больше. Но зачем сдвинуть? — Вот об этом он в данный момент и думал.
Но думал недолго — руки его сами потянулись к крышке и… с некоторыми усилиями всё же сдвинули её с места.
Если б Гаврила был повнимательней, то он отбросил бы все свои размышления и хорошенько присмотрелся к крышке… В сгустившихся сумерках крышка издавала слабый-слабый, почти призрачный, фосфорный свет… Или он выходил из-под крышки?
Солнце ещё не озарило своим пурпурным светом «окровавленной зари» (как именовал её некий одноглазый бомжик, всё время спотыкающийся по утрам и разбивающий свой искривленный с годами во все стороны нос о скользкие камни этой городской свалки), но Гавриил понял, что опять проспал — ничего ценного ему этим утром опять не досталось. Но оказалось всё наоборот, когда солнце выползло-таки из-за горизонта, и Заяцкий облегчённо выдохнув («слава Богу, свалка на месте!»), тут же двинулся в путь, ускорив шаг — свалка немаленькая и, чтоб её всю обойти, должно потребоваться часа три-четыре как минимум, а Г. Леонардовичу надо было успеть всё собрать и перепрятать, пока не набежали остальные бомжи и не начался каждодневный беспредел.
Иногда Гавриилу попадались очень странные вещи, когда он долго бестолково и тщетно бродил по этой свалке, моля Господа помочь ему увидеть хотя бы разбитую бутылку (тогда он быстренько её склеивал каким-нибудь «моментом», отодранным от целлофановых мешков токсикоманов, или расплавленной резиной автомобильных шин, и тут же швырял её в свой мешок, после чего опять склеивал). Однажды, например, он обнаружил некое странное сочетание в виде чего-то неопределённого, и разбросав по сторонам куски ржавого металла, попахивающие мочой куски керамики, стекла, земли и много других кусков, он увидел некий странный кувшин, и тут же обрадовавшись он схватил его в руки и долго-долго тёр с упрямым выражением лица, отчего тот в конце концов рассыпался, отдавив ему и ещё двум-трём бродягам ноги. Но этим утром ему почему-то втемяшилось в голову, что он должен найти на этой свалке какой-нибудь фонарный столбик или — на худой конец — крышку от канализационного люка и что находка эта обязательно должна принести ему удачу, если он везде будет носить с собой эту находку. Конечно, сразу он поверить во всё это не мог, и потому начал всячески уверять себя. И… всё-таки решил поискать что-нибудь, что принесёт ему массу удач.
Сбитый с дороги каким-нибудь нетрезвым водителем фонарный столб он так и не нашёл, сколько искал. Но всякий раз обходил стороной крышку от канализационного люка. И под вечер, когда все его бесплодные поиски ушли к нулю, он всё же решил подойти к этой, издающей всевозможные неприятные запахи чугунной крышке и через «не хочу» и «не могу» постараться её поднять и, взвалив на спину, отправиться на железнодорожную станцию. Чтоб опять попытаться проехать зайцем несколько сотен километров… Солнце в это время только что зашло за линию горизонта.
— Я бы не советовал тебе, приятель, поднимать эту штуку, — раздался из-за спины Заяцкого чей-то неприятный скрипучий голосок.
— Отчего же? — полюбопытствовал Гавриил Леонардович не оборачиваясь.
— Да просто, — отвечал ему владелец скрипучего голоска, — дурное предчувствие.
Владелец этого неприятного голоска одет был не по-летнему — в грязную, — скорее коричневую, чем грязную шапку-ушанку, валенки, телогрейку и ватные штаны.
— А оно меня никогда не подводило, — заметил он о своём предчувствии.
— Да неужели! — усомнился Гавриил театральным голосом. — А ты, дядя, не околеешь в своём одеянии? Как мамонт в ледниковый период не вымрешь?
— Не это тебя сейчас заботить должно, — ответил ему дядя.
— Да оно меня впрочем и не заботит, — пожал Гаврила плечами, — мёрзни себе на здоровье, если тебе так хочется.
— Очень дурная мысль в голову тебе пришла! — как-то зловеще прошипел ему тот. — Не поднимай эту крышку! Попомни мои слова! — и побрёл куда-то, повернувшись к этому семнадцатилетнему парню спиной.
— Да почему не поднимать-то?! — кричал вслед ему парень, не для того чтоб узнать причину, а потому что ему доставляло удовольствие от общений с разными психами, лунатиками, да шизофрениками. А этот — которому для полной комплектации не хватает разве что лыж — был явно не в своём уме. И так, ничего и не ответив, он уходил, уходил и уходил.
Над свалкой постепенно сгущались сумерки. Чугунная крышка от канализационного люка, неизвестно какими путями оказавшаяся на этой свалке, всё так же беспрестанно взирала снизу вверх на застывшего от раздумий Гавриила.
Собственно, ему уже не хотелось переть её куда-то на себе; он просто хотел её поднять… Он и сам не понимал — почему, но, чем дольше он стоял и смотрел на неё, тем сильнее ему не терпелось сдвинуть её с места; просто сдвинуть, и ничего больше. Но зачем сдвинуть? — Вот об этом он в данный момент и думал.
Но думал недолго — руки его сами потянулись к крышке и… с некоторыми усилиями всё же сдвинули её с места.
Если б Гаврила был повнимательней, то он отбросил бы все свои размышления и хорошенько присмотрелся к крышке… В сгустившихся сумерках крышка издавала слабый-слабый, почти призрачный, фосфорный свет… Или он выходил из-под крышки?
Страница
1 из 11
1 из 11
