Тевтон

— Плохо, отрок, плохо! Не научили тебя родители вере. Нехорошо получается. Во что сейчас веруешь?

— Сам ещё не разобрался. Молился богу. Чтобы помог мне и тем, кто со мной. Но не творцу, не Иисусу или кому-то иному. А скорее собирательному образу. Богу, как я его чувствую. Молил помочь мне, спасти детей и мать.

— Ясно. Хорошо молился, наверное, всем сердцем. Раз тебе всё удалось.

— Не всё, Отче. Не всё. Мама умерла, умерла и обратилась. Лично пришлось упокоить. — И такая горечь слышалась в голосе этого юноши, что даже в снулом рыбьем взгляде дьячка — писчего, на мгновенье, оторванном от заполняемых строк, промелькнуло неподдельное сочувствие.

— Сострадаю тебе, сыне. Тяжкая доля тебе досталась. Видать, призвал господь её. Да дьявол перехватил. Как и многих из нас. Как и многих… — устало вздохнул священник.

А меня, сыне, зови Отец Никодим. Я игумен, предстоятель этого монастыря.

— Образование?

— Обычная школа.

— Профессия?

— Кузнец. Но я подмастерье ещё.

— Кузнец белый или чёрный?

— Всего понемногу. Доспех, оружие сам ковал. Под приглядом мастера. Но могу и подкову и гвоздь. Мало ли что в хозяйстве пригодится.

— А почему именно такой доспех изготовил?

— Ну, когда Димыч привёл меня в клуб исторического фехтования «Палладин». И ребята узнали, что я кузнец. Трофим Львович спросил меня, смогу ли я сам себе доспех и оружие сделать. Ну а я ещё малой был. Гонору много, прихвастнуть захотелось. Пятнадцать лет всего. Ну и заявил, что могу, конечно. Любой! А сам только-только в обучение пришёл.

Трофим Львович, это руководитель наш в клубе, усмехнулся и сказал, что в таком случае я через год должен буду полный рыцарский доспех на себя сделать. А не сделаю, из клуба с позором вылечу. Димыч только головой покачал. Да спросил, кто меня за язык тянул. А потом мы с ним доспех и изготовили. Кто ж знал, что он так вот пригодится. За этот доспех тевтонского рыцаря, меня и прозвали Тевтоном.

— Кто такой, этот Димыч?

— Наставник мой. Это он меня в ученики взял и делу кузнечному обучил.

— Понятно. А теперь отрок, расскажи нам, как ты попал сюда и как жил от начала конца?

Услышав этот вопрос, юноша глубоко вздохнул, оглядел с неподдельным интересом слушающих его монахов и начал рассказывать свою историю. Слова, как будто сами выходили из его груди…

Рассказ длился долго. Уже начало темнеть за окном, а он всё говорил и говорил. Рассказывал он странные, страшные и даже жуткие вещи. А когда, наконец, закончил. Сразу без сил опустился на пол. И не мудрено, он как-будто заново пережил всё то о чём рассказывал. Игумен подозвал двух монахов и те увели куда-то юношу. Сам же епископ ещё долго сидел в полутёмном зале и беседовал с оставшимися двумя монахами…

Есть нечего, есть нечего, нечего есть! Совсем скоро есть будет уже нечего. Эта мысль металась в моей голове уже третьи сутки. Шла четвёртая неделя от начала конца. Я уже практически отчаялся. Ну, посудите сами. Мне всего семнадцать лет. Я заперт в квартире с парализованной матерью. Её ещё полгода назад разбил инсульт. Центр Москвы. Дом находится во дворах других домов, в глубине квартала старой застройки. А какие в старой Москве кривые и узкие улочки с проходными двориками и арками, да корявые переулочки с отнорками и тупичками, вы и сами прекрасно знаете. В сотне метров находится станция метро «Цветной бульвар». Можно сказать рассадник заразы. И заразы этой, ходячей, а то и бегающей там ну о-о-чень много. В общем, из дома не выйти.

Живу я на первом этаже старого дома. Хорошо, что на окнах решётки стоят. А сами окна выходят во двор детского садика.

Садик это отдельная песня. Он построен на входе в старое советское бомбоубежище. По периметру садик, обнесён высоченным решётчатым забором, с отогнутыми наружу прутьями. Кроме той стены, где он примыкает к нашему дому. Садик маленький, мест на тридцать. Но детей в нём гораздо меньше. В бомбоубежище садика живут две воспитательницы и семеро ребятишек, лет четырёх и моя мама. Три девочки и четыре мальчика. За этими детьми так никто и не приехал, не пришёл. А когда из метро хлынули толпы нежити, уже и бежать-то было некуда. Хорошо, забор остановил нежить. А воспитательницы успели увести детей в убежище. Если б не это, наблюдал бы сейчас из окна, не пустой чистый дворик детского сада, а несколько маленьких зомбёнышей, обглоданных практически дочиста. Да и обычных зомби тоже хватало бы.

Похоже, что в нашем районе, в живых остались только мы. Отец, уехавший в первый день на работу, так больше и не возвращался. Видимо он что-то почувствовал. Так-как перед уходом он сказал, прощайте, вместо обычного пока. Я скучаю по нему. Наверное, он погиб ещё тогда.

Стариков в нашем доме практически небыло. Всё-таки центр, место престижное. Стариков давно выселили, а квартиры разный небедный люд скупил.