Добавить в моё избранное
41 мин, 41 сек 7209
Пленку развернули. При дневном свете мумия выглядела куда эффектней, хотя Машка фыркнула: «Фу, гадость», и убежала прочь. Администратор вообще не показывался. Евтимов щепочкой поскреб шершавую корку глины, покрывавшую кожаные одежды.
Нормально, мужики, очистить можно. Кстати, глаза у неё были совсем закрыты?
Да вроде бы… — рыжий Леха наклонился, чтоб лучше рассмотреть.
Они помнили, что шары на дне глазниц полностью затягивала коричневая плотная кожица в мелких морщинках. Но теперь каждый ясно видел узкие матово-желтые серпики между нижним веком и верхним, чуть сползшим в подбровье.
— А-а, — Евтимов, кажется, сообразил, в чем тут дело. — Здесь же, наверху, теплей и суше, а кожа, она и в Африке кожа, — подсохла, стягивать её начало, коробить… Вон ухмылка какая пошла, и зубы разжались…
Рыжий Леха промокнул рабочей рукавицей шмыгающий нос, видать, простыл в пещере, и пробурчал:
— Что-то мне это не нравится. На фиг мы её приволокли?
Киногруппа устроила праздник, то есть в ужин пила водку у костра. В сельпо ходил администратор. Сейчас, выпив никак не меньше двухсот грамм, он был пьян, смел, преисполнен чувства собственного достоинства и творческой значительности. Его пьяная разговорчивость всем порядком успела надоесть.
Рыжий Леха принял четыреста. Он почему-то всегда обгонял компанию, даже не будучи допущен к самостоятельному разливу. Зато в основном молчал. Так как в лексиконе его, по причине алкоголя, сохранялось всего три слова: «Ну, это, того».
Окутанная полиэтиленом вогулка лежала в сторонке, похожая на маленький парничок. Багровые отблески костра вспыхивали на гладкой пленке, делая её непрозрачной, и не позволяли разглядеть, что находится внутри продолговатого свертка. На него оглядывались, но за весь вечер никто ещё и слова не промолвил о жутковатой находке. Все ощущали неясный внутренний запрет. Первым нарушил табу осветитель. Леха долго морщил лоб, собирая в кучу расползающиеся пьяные мысли и вспоминая дополнительные слова.
— Ну… эт-то… того… зря приволокли.
Евтимов, выпивши, раздражался легко, вот и на сей раз сгрубил, посоветовал заткнуться. Но Леха не понял и засмеялся, как над анекдотом. Ассистент понял, но, слыша смех, решил поддержать веселье и нетрезво пошутил:
— О, кажется, когтями скребет.
Машка, чуть не свалившись с бревна, на котором расположила свое обширное тело, округлила толстые губки и жеманно процедила низким голосом:
— Ф-фю, гадость какая.
Евтимов включился в игру, ему захотелось подразнить свою экспедиционную подругу:
— Да, когти, как у ястреба, кривые острые. Если цапнет, несладко покажется.
Он пошевелил пальцами, изображая цапанье, в направлении Машки. Она обиделась, встала, опрокинула стакан, шумно, как лошадь, фыркая, влезла в палатку, принялась изнутри зашнуровывать вход. Евтимов весело крикнул:
— Мария, оставь хоть щелку понизу. Каяться приползу!
В ответ высунулся упитанный кукиш. Потом был пропихнут наружу евтимовский спальник, а вход тщательно проплетен до конца и опломбирован узлом.
Рыжий, закинув ещё сотку, ковырнул консерву и, напрягаясь, выговорил малыми порциями:
— Это… того… ну… шевелится.
Действительно, полиэтилен местами бугрился и опадал, словно изнутри шарили руками, пытаясь продраться на волю. Все глядели с нелепыми ухмылками, помалкивая, механически затягиваясь табачным дымом. Не терявший самообладания Евтимов и тут сделал доступный ему вывод:
— Звереныш какой-то забрался и лазит там.
Он вытащил из груды сушняка подходящий сучок, швырнул в шелестящий сверток.
— Кыш отсюда, зараза!
Но только явственней сделалось глухое шебаршание. И тогда все четверо, не сговариваясь, встали и пошли, прихватив в руку что подвернулось — палки, пустые бутылки. Ассистент светил длинным круглым фонариком, круг света слегка поплясывал.
Через несколько шагов тепло, свет и живое потрескивание огня остались позади. Тьма обволакивала промозглым болотным холодом, клубилась перед глазами морозным паром, слетающим с губ. Ветер завозился в голых ветвях, протяжно заскрипела старая сосна, и от этого тоскливого звука озноб пробежал по спинам.
Матовая испарина — мириады крошечных капелек — покрывала пленочный кокон, будто кто надышал на него. Из глубины свертка донесся тонкий царапающий звук.
Они обошли сверток так, чтобы стать спиной к ночи, а лицом в направлении костра и палаток. Евтимов провел озябшей рукой по голове, приглаживая редкий волос, и с отвращением почувствовал, что ладонь увлажнилась. Он не был ни трусом, ни суеверным мистиком, и вспотевшая лысина разозлила его.
Крупные капли сбегали по затуманенной пленке, оставляя темные полоски. Евтимов палкой зацепил подвернутый край полиэтиленового полотнища и решительным резким движением выпростал наружу.
Нормально, мужики, очистить можно. Кстати, глаза у неё были совсем закрыты?
Да вроде бы… — рыжий Леха наклонился, чтоб лучше рассмотреть.
Они помнили, что шары на дне глазниц полностью затягивала коричневая плотная кожица в мелких морщинках. Но теперь каждый ясно видел узкие матово-желтые серпики между нижним веком и верхним, чуть сползшим в подбровье.
— А-а, — Евтимов, кажется, сообразил, в чем тут дело. — Здесь же, наверху, теплей и суше, а кожа, она и в Африке кожа, — подсохла, стягивать её начало, коробить… Вон ухмылка какая пошла, и зубы разжались…
Рыжий Леха промокнул рабочей рукавицей шмыгающий нос, видать, простыл в пещере, и пробурчал:
— Что-то мне это не нравится. На фиг мы её приволокли?
Киногруппа устроила праздник, то есть в ужин пила водку у костра. В сельпо ходил администратор. Сейчас, выпив никак не меньше двухсот грамм, он был пьян, смел, преисполнен чувства собственного достоинства и творческой значительности. Его пьяная разговорчивость всем порядком успела надоесть.
Рыжий Леха принял четыреста. Он почему-то всегда обгонял компанию, даже не будучи допущен к самостоятельному разливу. Зато в основном молчал. Так как в лексиконе его, по причине алкоголя, сохранялось всего три слова: «Ну, это, того».
Окутанная полиэтиленом вогулка лежала в сторонке, похожая на маленький парничок. Багровые отблески костра вспыхивали на гладкой пленке, делая её непрозрачной, и не позволяли разглядеть, что находится внутри продолговатого свертка. На него оглядывались, но за весь вечер никто ещё и слова не промолвил о жутковатой находке. Все ощущали неясный внутренний запрет. Первым нарушил табу осветитель. Леха долго морщил лоб, собирая в кучу расползающиеся пьяные мысли и вспоминая дополнительные слова.
— Ну… эт-то… того… зря приволокли.
Евтимов, выпивши, раздражался легко, вот и на сей раз сгрубил, посоветовал заткнуться. Но Леха не понял и засмеялся, как над анекдотом. Ассистент понял, но, слыша смех, решил поддержать веселье и нетрезво пошутил:
— О, кажется, когтями скребет.
Машка, чуть не свалившись с бревна, на котором расположила свое обширное тело, округлила толстые губки и жеманно процедила низким голосом:
— Ф-фю, гадость какая.
Евтимов включился в игру, ему захотелось подразнить свою экспедиционную подругу:
— Да, когти, как у ястреба, кривые острые. Если цапнет, несладко покажется.
Он пошевелил пальцами, изображая цапанье, в направлении Машки. Она обиделась, встала, опрокинула стакан, шумно, как лошадь, фыркая, влезла в палатку, принялась изнутри зашнуровывать вход. Евтимов весело крикнул:
— Мария, оставь хоть щелку понизу. Каяться приползу!
В ответ высунулся упитанный кукиш. Потом был пропихнут наружу евтимовский спальник, а вход тщательно проплетен до конца и опломбирован узлом.
Рыжий, закинув ещё сотку, ковырнул консерву и, напрягаясь, выговорил малыми порциями:
— Это… того… ну… шевелится.
Действительно, полиэтилен местами бугрился и опадал, словно изнутри шарили руками, пытаясь продраться на волю. Все глядели с нелепыми ухмылками, помалкивая, механически затягиваясь табачным дымом. Не терявший самообладания Евтимов и тут сделал доступный ему вывод:
— Звереныш какой-то забрался и лазит там.
Он вытащил из груды сушняка подходящий сучок, швырнул в шелестящий сверток.
— Кыш отсюда, зараза!
Но только явственней сделалось глухое шебаршание. И тогда все четверо, не сговариваясь, встали и пошли, прихватив в руку что подвернулось — палки, пустые бутылки. Ассистент светил длинным круглым фонариком, круг света слегка поплясывал.
Через несколько шагов тепло, свет и живое потрескивание огня остались позади. Тьма обволакивала промозглым болотным холодом, клубилась перед глазами морозным паром, слетающим с губ. Ветер завозился в голых ветвях, протяжно заскрипела старая сосна, и от этого тоскливого звука озноб пробежал по спинам.
Матовая испарина — мириады крошечных капелек — покрывала пленочный кокон, будто кто надышал на него. Из глубины свертка донесся тонкий царапающий звук.
Они обошли сверток так, чтобы стать спиной к ночи, а лицом в направлении костра и палаток. Евтимов провел озябшей рукой по голове, приглаживая редкий волос, и с отвращением почувствовал, что ладонь увлажнилась. Он не был ни трусом, ни суеверным мистиком, и вспотевшая лысина разозлила его.
Крупные капли сбегали по затуманенной пленке, оставляя темные полоски. Евтимов палкой зацепил подвернутый край полиэтиленового полотнища и решительным резким движением выпростал наружу.
Страница
5 из 12
5 из 12
