Космический холод сковал мое тело. Земля была далеко внизу, за спиной сверкал раскаленный шар солнца, даже и не шар, а какое-то распластанное огненное пятно с оборванными краями: никакие глаза не выдержат даже мига встречи с нашим близким космическим светилом. Я не шевелился.
Добавить в моё избранное
4 мин, 39 сек 15178
Я не шевелился. Я плыл в черноте космоса, не чувствуя в себе жизни. Я умер самой страшной смертью, которая может только быть: в полном одиночестве, оторванный от человечества. Я был его клеткой, атомом, заброшенным в пустоту…
Проснулся. Понял, что отлежал и руку, и весь бок. Была глубокая ночь. Но мир все-таки жил. Он жил за окном одиночным дальним лаем собаки. Урчанием машины, отъехавшей от крайнего подъезда дома. В батареях билась о чугун горячая вода (вот он, новый символ уюта: печи и камины ушли в прошлое, разве что остались у снобов и чудаков. Что, впрочем, одно и то же… Где-то в доме стукнуло. У соседей за стеной щелкнул выключатель. А перед этим раздался крик ребенка. Испугался во сне…
А я не был испуган приснившимся мне космосом. Через занавес заглядывало небо, подсвеченное ночными светильниками, светом в редких окнах противоположного дома. Я протягивал к небу руки, которые лежали вдоль туловища. Образно, мысленно. Я знал, что там где-то обитает сознание, его носитель — Великий Разум. Я чувствовал себя его частичкой и пытался наладить связь. Иногда казалось, что эта связь давно налажена, только мы ею не пользуемся через привычные символы, которые отражают наш реальный, земной мир. Я знал, что мое подсознание — это и есть тот Великий Разум во мне. Но между нами перегородка, стена, позволяющая нам жить и умирать без иллюзий на вечное существование.
Ах, зачем я обо всем этом думаю? Мысли выталкивало сердце, заполненное тоской. Ушла жена, умерла мама. Дети где-то в другом городе. Они знают меня деятельным и неунывающим. А я уже ничего не хочу в этом мире, только покоя. У меня только одно и осталось на свете — мое подсознание.
С ума сойти можно! Но я живу, встаю по утрам, спешу на работу, улыбаюсь, пожимаю руки, подмигиваю хорошеньким посетительницам. Вечером занимаюсь приготовлением пищи. Да не простой, а изысканной. Угощу, кто заглянет…
Но люди восприняли мое затворничество как естественное продолжение бед, накинувшихся на меня. И не приходят. А если и звонят в дверь, то я не спешу открывать. Приглушаю телевизор. Меня нет, ни для кого. Все мне нужны, но на расстоянии. Только одного человека могу я подпустить к себе. Жену. Но она ушла. У нее своя жизнь. У нее свои счеты со своей жизнью, и, наверное, с моей. Мы видимся с ней по утрам на работе. Она приходит такая же деятельная, наполненная каким-то событием, случившимся накануне или утром по дороге на работу. При встрече говорит мне об этом. Но не удовлетворенная моей реакцией, спешит поделиться событием с подругами по работе. Она умеет убеждать в важности (абсурдности, нелепости, непохожести) этого события. А мне становится грустно, и я спешу на свое рабочее место писать эти строки.
Мы разбежались, не поделив суверенитет. Это долгая история. И я теперь наблюдаю за ней, как она живет своей жизнью, как иногда наши интересы перехлестываются, но ненадолго. Вернее, интересы она сама видит. Говорит, что скучает. Я верю и понимаю это. Но знаю, что ей обязательно нужно подтвердить этот всплеск души каким-то конкретным делом. Обычно я звоню ей первым. Но бывает, что звонит и она. Конечно, при наличии какого-нибудь повода. Что-то сделать, заказать. Без повода у нее не получается заявить о себе. Что подумает подруга или сотрудница-мымра, услышав, что жена просто соскучилась обо мне? Такого нет в жизни, по крайней мере, в жизни моей бывшей жены.
Впрочем, почему бывшей? Она есть. Она любит меня. Так говорит. Нет, лукавлю. Она полюбила меня сразу, безотчетно, но таким, каким я представился ее жизненному опыту, пониманию мужчины.
Увы, я оказался другим. Не хуже, не лучше, а таким, каким был на тот момент. Но я себя знаю. Знаю о том, что нужно любому, кто хочет со мной иметь контакт. Я могу быть тем, каким нужен человеку. Я знаю, каким я должен быть в понимании жены и не имею ничего против этого, кроме одного: не трогать мою основу. Она проста — любить и быть любимым. Только эта взаимосвязь дает мне равновесие для жизни, свободы творчества. Но любить, как я это понимаю.
Я стремлюсь к этому равновесию всеми своими клетками. Да, был выбит из седла, которое зовётся кармой. Я взял на себя смелость изменить свою ее. И моя жена взяла на себя эту смелость. Вроде бы выстрадан был общий путь. Но все оказалось гораздо сложнее: надо вместе с образом жизни менять и себя. А инерция давит, тянет, забивает мысли, взрывает отрицательные эмоции. Она сильна, но еще сильнее набирающая инерция новой жизни. И мы, похоже, начинаем понимать ее действие. Дай только, Господи, силы и веру в себя и в самого близкого человека!
Наши мысли пошли бок о бок. Но жена моложе меня и, значит, дальше от понимания важности каждого дня, часа, секунды жизни текущей. Она еще не видит черноту космоса. А я вижу предстоящие годы совместной жизни одним мгновением перед смертью. Она еще не прониклась бешеной энергией перед этим отрезком жизни, последним, когда надо думать только о будущем детей.
Проснулся. Понял, что отлежал и руку, и весь бок. Была глубокая ночь. Но мир все-таки жил. Он жил за окном одиночным дальним лаем собаки. Урчанием машины, отъехавшей от крайнего подъезда дома. В батареях билась о чугун горячая вода (вот он, новый символ уюта: печи и камины ушли в прошлое, разве что остались у снобов и чудаков. Что, впрочем, одно и то же… Где-то в доме стукнуло. У соседей за стеной щелкнул выключатель. А перед этим раздался крик ребенка. Испугался во сне…
А я не был испуган приснившимся мне космосом. Через занавес заглядывало небо, подсвеченное ночными светильниками, светом в редких окнах противоположного дома. Я протягивал к небу руки, которые лежали вдоль туловища. Образно, мысленно. Я знал, что там где-то обитает сознание, его носитель — Великий Разум. Я чувствовал себя его частичкой и пытался наладить связь. Иногда казалось, что эта связь давно налажена, только мы ею не пользуемся через привычные символы, которые отражают наш реальный, земной мир. Я знал, что мое подсознание — это и есть тот Великий Разум во мне. Но между нами перегородка, стена, позволяющая нам жить и умирать без иллюзий на вечное существование.
Ах, зачем я обо всем этом думаю? Мысли выталкивало сердце, заполненное тоской. Ушла жена, умерла мама. Дети где-то в другом городе. Они знают меня деятельным и неунывающим. А я уже ничего не хочу в этом мире, только покоя. У меня только одно и осталось на свете — мое подсознание.
С ума сойти можно! Но я живу, встаю по утрам, спешу на работу, улыбаюсь, пожимаю руки, подмигиваю хорошеньким посетительницам. Вечером занимаюсь приготовлением пищи. Да не простой, а изысканной. Угощу, кто заглянет…
Но люди восприняли мое затворничество как естественное продолжение бед, накинувшихся на меня. И не приходят. А если и звонят в дверь, то я не спешу открывать. Приглушаю телевизор. Меня нет, ни для кого. Все мне нужны, но на расстоянии. Только одного человека могу я подпустить к себе. Жену. Но она ушла. У нее своя жизнь. У нее свои счеты со своей жизнью, и, наверное, с моей. Мы видимся с ней по утрам на работе. Она приходит такая же деятельная, наполненная каким-то событием, случившимся накануне или утром по дороге на работу. При встрече говорит мне об этом. Но не удовлетворенная моей реакцией, спешит поделиться событием с подругами по работе. Она умеет убеждать в важности (абсурдности, нелепости, непохожести) этого события. А мне становится грустно, и я спешу на свое рабочее место писать эти строки.
Мы разбежались, не поделив суверенитет. Это долгая история. И я теперь наблюдаю за ней, как она живет своей жизнью, как иногда наши интересы перехлестываются, но ненадолго. Вернее, интересы она сама видит. Говорит, что скучает. Я верю и понимаю это. Но знаю, что ей обязательно нужно подтвердить этот всплеск души каким-то конкретным делом. Обычно я звоню ей первым. Но бывает, что звонит и она. Конечно, при наличии какого-нибудь повода. Что-то сделать, заказать. Без повода у нее не получается заявить о себе. Что подумает подруга или сотрудница-мымра, услышав, что жена просто соскучилась обо мне? Такого нет в жизни, по крайней мере, в жизни моей бывшей жены.
Впрочем, почему бывшей? Она есть. Она любит меня. Так говорит. Нет, лукавлю. Она полюбила меня сразу, безотчетно, но таким, каким я представился ее жизненному опыту, пониманию мужчины.
Увы, я оказался другим. Не хуже, не лучше, а таким, каким был на тот момент. Но я себя знаю. Знаю о том, что нужно любому, кто хочет со мной иметь контакт. Я могу быть тем, каким нужен человеку. Я знаю, каким я должен быть в понимании жены и не имею ничего против этого, кроме одного: не трогать мою основу. Она проста — любить и быть любимым. Только эта взаимосвязь дает мне равновесие для жизни, свободы творчества. Но любить, как я это понимаю.
Я стремлюсь к этому равновесию всеми своими клетками. Да, был выбит из седла, которое зовётся кармой. Я взял на себя смелость изменить свою ее. И моя жена взяла на себя эту смелость. Вроде бы выстрадан был общий путь. Но все оказалось гораздо сложнее: надо вместе с образом жизни менять и себя. А инерция давит, тянет, забивает мысли, взрывает отрицательные эмоции. Она сильна, но еще сильнее набирающая инерция новой жизни. И мы, похоже, начинаем понимать ее действие. Дай только, Господи, силы и веру в себя и в самого близкого человека!
Наши мысли пошли бок о бок. Но жена моложе меня и, значит, дальше от понимания важности каждого дня, часа, секунды жизни текущей. Она еще не видит черноту космоса. А я вижу предстоящие годы совместной жизни одним мгновением перед смертью. Она еще не прониклась бешеной энергией перед этим отрезком жизни, последним, когда надо думать только о будущем детей.
Страница
1 из 2
1 из 2
