Жизнь. Размерное биение сердца. Мягкий диван. Вино. Красивая женщина. Приятная музыка. Неспешный, в меру откровенный, в меру сдержанный танец. И вот ты уже раздеваешь её. Нежно-нежно проводишь рукой по оголенной шее, и далее все ниже, ниже. А вот и сердце потеряло размеренность и уже несется за наслаждением, и тебе лишь остается не сопротивляться. Утопая в блаженстве плоти, ты забываешься.
Добавить в моё избранное
3 мин, 57 сек 16843
И, взрыв перед глазами. Кровь хлещет во все стороны, концы пальцев холоднеют. Она, это она, предмет твоих утех прежде, теперь рвет твою разморённую плоть, сдирает теплую кожу, с блаженным видом закидывает глаза при каждом глухом хрусте твоих костей. Истомно корчишься. Остатки жизни покидают тебя. Смерть.
А она, ещё разгоряченная, смакует остатки любви и тела.
Какая все-таки странная эта женщина, имя которой — Жизнь.
Последняя возможность.
Он шел бесшумно-мягкой, уверенной походкой, и, казалось, ни что на свете не могло его остановить. Снег, приятно похрустывая, морозил ступни, солнце не светило, а из-за леса, с детским упрямством, вываливался свинец туч.
Ох, как же хорошо, когда ты свободен, когда все сделано и оставлено — думал он. — Как же хорошо
И все бы ничего, но чем-то смущал образ прохожего, что-то в его поведении было не так. И не была это оторванная, изливающая кровь, рука, бережно помещенная в карман, и не отсутствие нижней челюсти, и, даже, не выколотые глаза, сок которых мерно стекал по щекам. Нет… в нем, странном и непонятном, было счастье, огромное, не поддающееся измерению, счастье. Счастье, которого хватило бы на всех, но не было бы понято всеми, счастье огромно-гуманной любви.
Я не сразу узнал его. Но когда незнакомец вошел в нашу, людно кишащую школу, осознание собственной безысходности захлестнуло меня. Это был он — Серафим Бескрылый, падший и проклятый ангел, так ненавидимый детьми.
С его появлением школьники — дети приторной любви и продажности — преобразились: они стали заниматься беспорядочным, грязным, отвратительным сексом, они стали бить друг друга, рвать друг друга на куски, отрывать зубами, гениталии, со зверским нетерпением. Школа превратилась в мясо-сексуальную вакханалию. И в тот момент безглазый Серафим тихо, почти шепотом сказал: Любите друг друга.
С дебильными криками накинулись на Бескрылого шестьсот смрадных, кровавых ртов; и начали есть. Плоть, мягко похрустывая, расходилась, а кости скрипели на зубах. Смачно причмокивая дети наслаждались им, а он радовался, и даже когда осталась одна голова — он весло и звонко засмеялся.
И не стало его… такого странного, так и не понятого ни кем Ангела, все время радеющего за грязь детей, порок юношества и тьму старости… его, вечно всех любящего. Это была их последняя возможность…
Притяжение.
Стоишь ТЫ. И, как камень, упорно смотришь вдаль. Красный ветер жжет кожу, легенда, вещаемая временем, давит, но ты не можешь не слушать, и слушаешь.
Притяжение… Что есть притяжение?
Когда тянутся, друг к другу души влюбленных?
Это притяжение?
А может когда ребенок тянет руки к матери или солдат протягивает руку во спасение утопающего?
Ну, что молчишь? Отвечай, может это притяжение?
Все не так, как ты думал раньше.
Горло тянет к себе разящий металл ножа.
Земля притягивает к себе тело, когда голова застряла в петле.
А сердце, с постоянной частотой разносящее боль, ждет пулю.
Это оно — притяжение, и нет другого…
Нет… пока ТЫ стоишь.
А она, ещё разгоряченная, смакует остатки любви и тела.
Какая все-таки странная эта женщина, имя которой — Жизнь.
Последняя возможность.
Он шел бесшумно-мягкой, уверенной походкой, и, казалось, ни что на свете не могло его остановить. Снег, приятно похрустывая, морозил ступни, солнце не светило, а из-за леса, с детским упрямством, вываливался свинец туч.
Ох, как же хорошо, когда ты свободен, когда все сделано и оставлено — думал он. — Как же хорошо
И все бы ничего, но чем-то смущал образ прохожего, что-то в его поведении было не так. И не была это оторванная, изливающая кровь, рука, бережно помещенная в карман, и не отсутствие нижней челюсти, и, даже, не выколотые глаза, сок которых мерно стекал по щекам. Нет… в нем, странном и непонятном, было счастье, огромное, не поддающееся измерению, счастье. Счастье, которого хватило бы на всех, но не было бы понято всеми, счастье огромно-гуманной любви.
Я не сразу узнал его. Но когда незнакомец вошел в нашу, людно кишащую школу, осознание собственной безысходности захлестнуло меня. Это был он — Серафим Бескрылый, падший и проклятый ангел, так ненавидимый детьми.
С его появлением школьники — дети приторной любви и продажности — преобразились: они стали заниматься беспорядочным, грязным, отвратительным сексом, они стали бить друг друга, рвать друг друга на куски, отрывать зубами, гениталии, со зверским нетерпением. Школа превратилась в мясо-сексуальную вакханалию. И в тот момент безглазый Серафим тихо, почти шепотом сказал: Любите друг друга.
С дебильными криками накинулись на Бескрылого шестьсот смрадных, кровавых ртов; и начали есть. Плоть, мягко похрустывая, расходилась, а кости скрипели на зубах. Смачно причмокивая дети наслаждались им, а он радовался, и даже когда осталась одна голова — он весло и звонко засмеялся.
И не стало его… такого странного, так и не понятого ни кем Ангела, все время радеющего за грязь детей, порок юношества и тьму старости… его, вечно всех любящего. Это была их последняя возможность…
Притяжение.
Стоишь ТЫ. И, как камень, упорно смотришь вдаль. Красный ветер жжет кожу, легенда, вещаемая временем, давит, но ты не можешь не слушать, и слушаешь.
Притяжение… Что есть притяжение?
Когда тянутся, друг к другу души влюбленных?
Это притяжение?
А может когда ребенок тянет руки к матери или солдат протягивает руку во спасение утопающего?
Ну, что молчишь? Отвечай, может это притяжение?
Все не так, как ты думал раньше.
Горло тянет к себе разящий металл ножа.
Земля притягивает к себе тело, когда голова застряла в петле.
А сердце, с постоянной частотой разносящее боль, ждет пулю.
Это оно — притяжение, и нет другого…
Нет… пока ТЫ стоишь.
Страница
1 из 2
1 из 2
