И настанет день третий

— Господин Ганс убил двух своих соседей, и теперь эта низина полностью принадлежит ему. Ой, простите, то есть, вам, уважаемый господин. Это хорошая низина. Сюда стекает много золота. Слой очень толстый, и самородки получаются крупные и красивые. — Не дав мне даже рот открыть, сосед постарался обезопасить свою шкуру. — А у меня здесь, на вершине, совсем тонкий слой. Я собираю мало золота, и кладовая моя наполняется очень медленно.

— Да не бойся ты, нахрена мне твое золото, а ты уж и подавно!

— Конечно-конечно. У господина много золота, очень много золота, — воспрял духом трусливый китаец. — Если господин захочет, я буду ему служить. Я даже могу помочь господину съесть этого злого Ганса.

— Что ты сказал?! — Я так гаркнул на китайца, что тот присел, закрылся руками и мигом превратился в заику со стажем.

— Я го-го-ворю, что Га-га-ганса надо съесть, и-и-иначе он все равно в-в-вернется и будет га-га-гадить го-господину.

— Что ты несешь? Как вернется? Я же ему башку снес!

— Есть голова, нет головы, это здесь ни какого значения не имеет, — собеседник начал быстро приходить в себя, и как мне показалось, даже обрадовался, осознав, что в состоянии хоть чему-то поучить своего грозного соседа. — Мы же все мертвые. А мертвеца второй раз не убьешь.

— Но без головы… — начал я и тут же осекся, заметив как китаец отрицательно замотал головой.

— В аду каждый кусочек нашей плоти будет жить и мучиться вечно.

— Это я уже уяснил, — сразу вспомнились те многочисленные и ужасные примеры, которых я вдоволь насмотрелся по дороге к месту своего заключения. — Но как мне могут повредить останки этого гавнюка Ганса?

— Вот то-то и оно, что могут. Ведь останки грешников не только обречены на вечные муки, они еще и покараны проклятьем вечной памяти. Так что они все помнят и могут мстить. Единственное спасение — это съесть своего врага. Вот дерьмо, которое затем получается памяти уже не имеет. Почему оно так выходит, не знаю, и никто не знает, кого я только не спрашивал.

— Ничего. Если отбился от целого Ганса, отобьюсь и от укороченного. Тоже мне всадник без головы!

Похвастался я как-то не очень уверенно. Вспомнилась здоровенная немецкая туша. Да, конечно, голову я ему оттяпал, однако мускулистые руки и ноги милостиво сохранил. И, как выяснилось, зря. Китаец тут же подтвердил мои худшие опасения, поведав историю о недоеденной руке Рамиреса.

Правда, вначале мы взялись за работу. Чен Фу, так звали китайца, объяснил, что скоро нахлынет золотой прилив, а у него почти нет золота. Приходящие будут очень недовольны. Понятие «приходящие» я запомнил. Расспрошу потом или узнаю самолично, посмотрим, как получится. В настоящий момент меня больше волновала проблема по имени Ганс.

— Так вот я и говорю, Ганс ел Рамиреса очень долго, даже за золотом не ходил. Но все равно руку так и не осилил. Оставил он ее у своей кладовой, а сам пошел поглядеть, что на участке творится. Вдруг золотишко его кто-то потихоньку таскает. Возвращается, а руки то и нет. Но нет так нет, не искать же такое «сокровище». Только, значит, Ганс хотел в свою кладовую зайти, как ему на голову камень свалился. Ганс бык здоровый, но такого удара не выдержал. Упал он. Вот тут вслед за камнем на него рука и накинулась. Извивается словно змея и душит, душит! У Рамиреса знаете, какие сильные руки были! Жаль, что короткие, не то Гансу его бы в жизни не одолеть.

— А голова?

— Какая голова? — не понял мой собеседник.

— Почему Ганс голову Рамиреса не сожрал?

— Голову то? Так голова она много вреда не наделает. Разве разболтает чего важного. То, от чего обидчику не поздоровится. Ну или подобьет кого другого на месть кровожадную. А так, чтобы от головы прямая угроза исходила, как, к примеру, от руки или ноги, так такого и представить себе трудно.

— А россказней Рамиреса, значит, Ганс не боялся?

— Почему же? Должно быть тоже опасался. Он ведь его прямо в рот так и прибил. Отодрал какую-то железяку от своей тачки, она ведь у него добротная, железная. Так вот отодрал и вогнал ее Рамиресу прямо меж зубов. Так что сказать тот уже ничего не сможет, только смотрит. Они ведь с Гансом с самого начала друг друга невзлюбили. Рамирес его называл грязным фашистом, а Ганс кричал, что Рамирес красножопая свинья. Поэтому видеть перекошенную болью Рамиресову рожу для Ганса было настоящим удовольствием.

Я слушал, и мне постоянно казалось, что в рассказе китайца проскальзывает что-то очень важное. Естественно, мое внимание привлекал не ликбез по местным нравам и традициям. Что-то другое, что-то касающееся лично меня… что-то, что я все это время искал. Вот дьявольщина, никак не могу сосредоточиться!

Я тупо вперил взгляд в мягкий металл, который под ударами ледоруба откалывался рваными корявыми кусками. Вот они, самородки-самородочки!