И настанет день третий

Боль жуткая, но страшнее боли чувство собственной тупости и слабоумия. Кретин, придурок, баран безмозглый, размечтался словно разомлевшая девица! И это где? В месте, где каждый встречный и поперечный отчаянно жаждет покопаться в твоих потрохах. Но нет, не выйдет. Мы еще посмотрим кто кого!

Я не стал выдергивать стальное острие из своего тела. Уж очень уютно оно там засело, и это дает мне некоторые преимущества. Презрев боль, я двумя руками вцепился в деревянную рукоятку, а затем изо всех сил пнул нападавшего ногой в живот. Инструмент оказался в моих руках, а противника отбросило назад будто ударной волной. Он потерял равновесие и с размаху грохнулся на спину. Ну, вот, теперь мой черед, и не будет ни угрызений совести, ни жалости. Убей или убьют тебя, так уж устроен этот проклятый мир.

Я вырвал кирку из разорваного окровавленного бока и с яростным ревом прыгнул вперед. Сейчас ты, сука, получишь по заслугам! Ишь, гаденыш, подкрался! Я размахнулся, но глянув в большие, расширившиеся от ужаса глаза, так и остался стоять с высоко поднятым заступом, словно статуя эпического каменолома.

Святое небо, зачем ты снова караешь меня?! Зачем заставляешь видеть все это? Да, это был мой друг. Но если бы не глаза и не тоненькие усики над верхней губой, я вряд ли признал бы Сурена. Его заостренные тонкие черты лица, его смуглая гладкая кожа, его узкие вечно скривленные в ироничной ухмылке губы. Где они? Куда подевались? Вместо всего этого моему взгляду открывалось изжаренное как на сковородке мясо. Вместо рта черная трещина, вместо носа бесформенный комок рыхлой массы. Живыми остались только глаза. Но, о ужас, эти глаза глядели на меня с лютой ненавистью.

Отшвырнув оружие, я прыгнул на грудь Сурену. Он хотел меня ударить, но ни хрена не вышло. У него-то и при жизни этот фокус редко выходил. Издержки интеллигентского воспитания. Зато я, дитя ленинградских подворотен, прекрасно усвоил уроки улиц. Не раздумывая ни секунды, залепил Сурену звонкую пощечину, а затем еще и еще одну.

— Сурен, приди в себя! Это же я, Алексей! Вспомни меня! Я твой друг!

— Убью, сволочь! Ненавижу! Вор! Ты пришел, чтобы ограбить меня.

Сурен орал как буйно помешанный. А собственно говоря, почему как? Он и был самым натуральным буйно помешанным. Разум его не выдержал пытки дьявольским золотым зельем. Я со злостью огляделся по сторонам. Отовсюду лился мерзкий желтый свет. Казалось, это именно он, а не радиоактивное излучение изжаривает беззащитные человеческие тела.

В тот же миг мне жутко захотелось защитить, закрыть, спрятать своего друга от этого смертоносного сияния. Но как? Где найти такое место? Ага, знаю! Я пробежался взглядом по веренице железных дверей. Где-то там, в тридцати шагах впереди существует комнатушка, в которой, по словам ее владельца, золото долго не задерживается.

Скрипя от боли зубами, я поднялся на ноги. Вцепился в склеившуюся грязную шевелюру Сурена и потянул вверх. Не успел тот встать на ноги, как тут же получил коленом под дых. Нанести такой удар для меня оказалось настоящим испытанием. Я чуть не потерял сознание от боли, но собрал остатки воли и все же устоял.

— Пошел, засранец чертов! — я навалился на Сурена сверху, зажал его голову у себя под мышкой и поволок вперед.

Голова, прибитая над дверью, встретила нас выпученными от удивления глазами. Я не стал с ней особо деликатничать:

— Где кладовая китайца, Чен Фу? Это она? — палец свободной руки указал на дверь справа от апартаментов Рамиреса.

Голова не прореагировала.

— Тогда может быть эта? — я ткнул в сторону двери, расположенной слева.

Голова часто-часто замигала.

— Вива Куба! — в приветствии я поднял вверх крепко сжатый кулак. — Спасибо за помощь, камарада.

Рывком отшвырнул дверь и впихнул внутрь брыкающегося Сурена. Только я сунулся следом, как получил по башке увесистым самородком, тем самым, в форме башмака, который я милостиво пожаловал в фонд китайского народа. И когда только Сурен успел его подхватить? Вот так, делаешь человеку добро, а в ответ он только и норовит насрать тебе в душу. Такая черная неблагодарность меня просто взбесила. Не дожидаясь второго удара, выбил золотой булыжник из руки приятеля. Я не дал Сурену вновь обзавестись чем-либо подобным, захлопнул дверь и сразу приступил к воспитательным мероприятиям.

— Это тебе за мои сломанные ребра! А это за «сволочь» и добавка за «вора»!

Я сыпал ударами как заправский боксер. Правда, существовало одно маленькое различие. Боксеры стремятся лишить человека сознания, моя же цель была диаметрально противоположной — вколотить его обратно, туда, где этому самому человеческому сознанию и положено находиться.

— Это тебе за позабытую жену, за дочек сироток, а также за короткую убогую память!

Сурен упал на пол и обреченно закрыл голову руками. Он больше не сопротивлялся, он безропотно сносил мои остервенелые удары.