Антропофаг

И прежде чем предстанешь пред светлым ликом Господа нашего Иисуса Христа, до самых мелких мелочей припомни, как моих мамку с батькой жизни лишал! — брызгая слюной, уже дико ревел, вгоняя в дрожь жавшихся по углам редких посетителей кабака, обезумевший от ненависти Ефим.

Тонко пискнувший от болезненного удара отчетливо хрустнувшими ребрами о каменно твердые доски, придушенный староста, слабо трепыхаясь и безумно вращая выпученными, побелевшими от ужаса глазами, невнятно просипел беззубым ртом:

— Ефимка… поганец… Бога побойся … Я ж тебя… еще мальцом… почитай… с ладони выкормил… от смерти голодной избавил… А ты что ж творишь… аспид?

Еще крепче стиснув его горло, лишая возможности выдавить хоть звук, солдат злорадно оскалился:

— Признал таки, старый черт, признал… Вот и славно… А теперь, молись, изувер. Пришел твой черед за все свои грехи расплатиться, — свободная рука Ефима скользнула вниз, привычно охватывая пальцами рукоятку спрятанного за голенищем ножа.

Не ослабляя захвата, он мощным рывком развернулся, распластывая отчаянно забившегося старика на стойке и тихонько выдохнув: «Получай, гнида»… — с утробным уханьем принялся раз за разом вгонять остро отточенную сталь в туго, с хрустом подающуюся живую плоть.

Несчастный староста попытался, было, крикнуть помощь, однако, пустив петуха, на полуслове захрипел, забулькал, захлебываясь хлынувшей горлом кровью и забился в предсмертных корчах. А разошедшийся Ефим, ничего не замечая вокруг себя, как заведенный продолжал кромсать, брызгающее алым, багровое месиво, в которое превратилась грудь жертвы.

И тут, пронзительно взвизгнув, заголосила из любопытства высунувшаяся на шум стряпуха. А с черного хода уже торопились, дробно грохоча подкованными каблуками по лестнице, ведущей в глубину хозяйского дома, два дебелых мужика. Первый — коренастый, со свисавшим через ремень громадным, рвущим туго натянутую рубаху брюхом, еще издали, толком даже не успев рассмотреть, что произошло, тяжко отдуваясь, угрожающе забасил:

— Ты это чего удумал, варнак?! Ты это где, мерзавец, непотребство чинишь?! Да я ж тебя, сучий потрох, собственными руками задавлю! Без всякого суда насмерть запорю!

С ног до головы залитый чужой кровью Ефим, не стал вступать в полемику со спешащими на подмогу к отцу сыновьями. Отпихнув уже успевшего испустить дух старика, он, вроде как неловко припал на покалеченную ногу, подныривая под целящий в висок пухлый кулак и, со всего размаха по самую рукоятку загнал окровавленное лезвие неповоротливому толстяку точно в печень. Тот, изумленно хрюкнув, на миг застыл, словно с ходу наткнулся на невидимую стену, затем его ноги подкосились, и он со стуком упал на колени, после чего, закатив глаза, бесформенным кулем завалился на бок.

Младший из братьев, долговязый и, несмотря на молодость, с таким же необъятным как у старшего животом, попятился, панически озираясь. А хищно сузивший горящие дьявольской злобой глаза отставной канонир, поигрывая только что оборвавшим две жизни ножом, продолжал теснить перепугано спавшего с лиц и побелевшего как мел здоровяка.

— Ну, вот и свиделись, братец названный, — сквозь зубы ехидно цедил напирающий Ефим. — Выходит, пока я за царя и отечество кровь проливал, вы тут всем семейством знатно жиры нагуливали. Эвон как тебя под крылом родителя-душегуба разнесло. Брюхо-то наел, словно баба на сносях. — Он вдруг сделал стремительный обманный выпад и в ужасе отшатнувшийся детина, запнулся о подвернувшийся под ноги табурет. Взмахнув руками как крыльями, бугай с оглушительным грохотом обрушился на спину, гулко приложившись затылком о засыпанные грязными опилками сосновые доски пола. Ефим же, с победным клекотом метнувшись вперед, оседлал его и прошипел в самое ухо:

— Там, на небе, поклон мамане моей непременно передай…

Остро отточенный клинок легко, как в масло вошел в горло под подбородком, аккурат над судорожно ходившим вверх-вниз, густо поросшим смоляным курчавым волосом адамовым яблоком. Тут же в глаза Ефиму ударила горячая струя из перебитой жилы, а лежавший под ним здоровяк забился, с отвратительным скрежетом выламывая ногти о дерево пола.

Раздраженно промокнув рукавом залившую лицо кровь, Ефим высвободил лезвие и уже вновь занес кулак со стиснутым в нем ножом для следующего удара, когда ему на его голову, моментально гася свет в глазах, вдруг рухнул потолок. Это один из кабацких завсегдатаев, чудом сумевших превозмочь поначалу намертво приморозивший к скамье ужас, на цыпочках со спины подкрался к превратившемуся в ангела смерти бывшему односельчанину, и, размахнувшись, изо всех сил ахнул его по загривку увесистым табуретом.

… В себя Ефима привел хлынувший сверху водопад ледяной воды. Яростно отфыркиваясь, он попытался закрыться ладонями и только тогда понял, что крепко связан по рукам и ногам.

«О! Глянь-ка ты, все ж очухался, ирод, — послышался блеющий тенорок.