Антропофаг

Однако вместо табака в нем оказался порох, который надзиратель, предварительно высыпав серой горкой на потную ладонь, привычным движением втер в окровавленный лоб узника, после чего у того на коже отчетливо проступила угольно-черная «У», обозначающая убийцу.

На этот раз служители, доволокшие не имеющего сил опереться на отказывающие ноги Ефима до перекрытого решеткой зева, сами предусмотрительно опустили вниз шаткую лестницу и придерживали его до самого дна, не позволяя оборваться вниз бесчувственным кулем. По не писаным правилам, от века соблюдаемым на Руси гораздо жестче казенных уложений, арестант, молчком снесший полтысячи плетей, приобретал немалый авторитет не только у собратьев по несчастью, но и у служителей. Более того, даже сварливый, страдающий вечной бессонницей дряхлый лекарь, от одного только взгляда на которого рот невольно наполнялся вязкой, отдающей жгучей горечью хины слюной, наслушавшись мгновенно распространившихся по тюрьме слухов, решился ослушаться категорического запрета полковника ни под каким видом не оказывать помощи на диво живучему заключенному.

Пользуясь таким же, как и священник, правом беспрепятственно передвигаться по всей тюрьме в любое время дня и ночи, он, ближе к полуночи, шумно шаркая подошвами косо стоптанных казенных сапог с коротко обрезанными голенищами и оставляя за собой едкий дух карболки, спустился в подвал. Высмотрев прикорнувшего на скамье надзирателя, привстал, переведя дух, и уже на цыпочках тишком подкравшись к нему, во все горло по-фельдфебельски грозно гаркнул:

— Как службу несешь, шельма?!

Уронивший голову на грудь и давящийся булькающим в горле храпом тучный тюремщик, всего ничего уступающий лекарю годами, потешно хрюкнув, взвился как ошпаренный. Слепо таращась на рваное пламя тусклого фонаря, как смог, вытянулся, безуспешно пытаясь подобрать объемистое пузо:

— Да ей-богу, ни в одном глазу, ваше благо… — предательски хриплым со сна голосом, попытался, было, оправдаться он. Но тут, разглядев, наконец, шутника, прервался на полуслове и, мелко крестясь, облегченно выдохнул: — Испужал-то как, аспид, прости Господи… Ты ж, окаянный, меня чуть до кондрашки не довел.

— Не робей, служба — надтреснуто хохотнул довольный результатом старик. — Сам угроблю, сам и воскрешу. Тебе-то для острастки давным-давно уж пора лишний раз вену отворить, да дурную кровь на волю выпустить. А то вон, какую ряху на казенных-то харчах отъел, того и гляди апоплексический удар хватит, — эскулап обожал цветистые выражения.

Надзиратель, опасливо отмахнувшись от непрошенного ангажемента и, бережно поглаживая левую сторону пухлой груди, где сквозь заношенный мундир отчетливо ощущались глухие толчки бешено бухающего с испугу сердца, неприветливо поинтересовался:

— И какой дьявол тебя среди ночи носит? Добрые люди уж третий сон досматривают, а этому, вишь, все покоя нет? Аль не слыхал, что начальство строго-настрого наказало на пушечный выстрел никого к карцеру не подпускать?

Старик сложил сморщенные бледно-синие губы в трубку и с наигранным изумлением присвистнул:

— Это ж, с каких пор ты, заячья душа, так хвост поджал-то, а? — с ледяным презрением поинтересовался он.

До глубины души оскорбленный надсмотрщик побагровел. С нездоровым сипом втянул в себя спертый, лишенный жизненной силы воздух, но поперхнулся и раскашлялся. Так и не сумев подобрать подходящего слова, обреченно уронил возмущенно вскинутую руку и натужно выдавил:

— Так чего тебе надо-то?

— Да ничего особенного, — возбужденно потер руки лекарь. — Клетку отвори и лесенку вниз скинь. А то уж больно меня этот арестантик не убиваемый заинтриговал. Страсть как взглянуть на него хочется.

Задетый за живое откровенной подначкой тюремщик, не рискуя на старости лет ронять себя в глазах сослуживцев, прослыв откровенно празднующим труса, так и не решился выставить незваного гостя. Недовольно ворча, он нехотя отомкнул замок и, стараясь не шуметь лишнего, бережно откинул решетку. Затем, покряхтывая от напряжения, спустил в яму лестницу и обернулся к нетерпеливо переминающемуся за его спиной старику.

— Давай уже, лезь, неугомонный. Да особливо там не рассусоливай. Не дай боже обход неурочный. Тогда уж ни мне, ни тебе мало не покажется.

— Чему быть — того не миновать, — озорно подмигнул перевалившийся через край доктор зябко вздрогнувшему надзирателю и, подсвечивая себе фонарем, полез вниз по опасно потрескивающим ступеням.

Не подающий признаков жизни арестант лежал, уткнувшись лицом в жидкую грязь, неловко подвернув под себя правую руку, распрямив левую вдоль тела и подтянув колени к животу. Грубое полосатое рубище, чтобы оно намертво не присохло к сплошной, сочащейся бурой сукровицей ране, в которую превратилась его спина, было задрано до самой шеи. Об этом позаботились проявившие неожиданную сердечность надзиратели, доставлявшие узника после экзекуции.