343 мин, 22 сек 6727
А всем, кто неосторожно составлял ему компанию, он с радостью сообщал тысячи и тысячи подробностей о архитектуре и обрядах, а навершьях-ченгелах, барельефах-тайжао, поклонах трёх типов: мамлинг, ийча и ксилин, масле для светильников, порядке жертвоприношений, опорных колоннах, специальных типах метёлок…
— Если бы я всё это запомнил, я бы никуда не сбегал, — сказал однажды Селангас после очередной лекции. Он очень редко что-то говорил. Поэтому его слова помнили, — Ещё года три поучился и стал бы галаншаном какой-нибудь провинции.
— Там, Кебонросе, он так не отвечал, — возразила Тейс. Она, пожалуй, понимала Ларанта как ни кто, — Он был уверен, что ничего не помнит и не запомнит никогда. Он мне сам рассказывал.
— А почему здесь он так?
— Не боится ошибок.
Впрочем, под гранаты с мандаринами любая лекция покажется интересной, особенно когда снаружи полдень, город задыхается в пыли, а ты лежишь в теньке, прохладном, словно родниковая вода. «На своих собраниях они их мешками жрут, — сообщил как-то Ларант, услышав про очередной Созыв, — лишь бы только все не позасыпали. Канчисичжу отдельную чашу ставят, чтобы вовремя в колокольчик звонил».
Если по правилам, есть эти плоды нельзя — но на самом деле можно. Привратник Итен с Ларантом лучший друзья — должно быть, потому, что оба они давно и неудачно пытались получить жреческое образование. Почти каждый раз они остаются в сторожке, поговорить-поспорить, к немалому облегчению остальной троицы. Тогда, впрочем, открывается род Учжанмас.
— Чего-то не видно, — Ларант походил на встревоженного воронёнка, — Заболел, наверное.
— Давай так, — Учжанмас единственная в их компании понимала Ларанта — и могла им управлять, — Ты идёшь и просишь, как обычно разрешения. А мы идём и отбираем для тебя самые вкусные, на случай, если задержишься.
О Ларанте больше не вспоминали. Набрали ему абрикосов, сложили горку и сели на мраморную скамью. Без главного говорителя разговор потихоньку сполз на городские темы и общих знакомых и полился ленивой равнинной рекой, изредка сворачивая в города случайных воспоминаний. Теладас расправился со своими быстрее всех и стал таскать из кучки Ларанта. Когда и эти закончились, оглянулся на соседние ветви, что бы нарвать добавку, и заметил, что день потихонечку сползает к вечеру.
— А где Ларант?— спросил он, сплюнув последнюю косточку, — Ждём, ждём, а его всё нет.
— Опять со стариком заболтался, — сказала Учжанмас, — Как обычно. (в другую сторону) Так случилось с тем горшком?
— Отнеси ему мои, — Теис ссыпала из передника почти нетронутую порцию, — мене чего-то не хочется.
Теладас, улыбаясь, исчез за зарослями. Вернулся он уже без абрикосов и улыбки.
— Пошли. С Ларантом…
В домике привратника царил стариковский порядок. Разве что стол был залит чернилами, а на кровати, скомкав одеяло ногами, ревел Ларант.
Теладас уже успел всё разузнать.
— Старик ночью пропал. Ему разрешили посидеть, оплакать.
— И что?
— Ну вот. До сих пор.
Успокоился Ларант не сразу. Только тесно, словно к матери, прижавшись к Учжанмас он смог не трястись и только после спелого персика смог говорить связно.
— простите… меня, — голос был тихий-тихий, — этою… он… много значил. Мы были… друзьями…
— Ничего, ничего, — Учжанмас гладила его, словно захворавшего братика.
— У тебя осталось ещё много друзей, — сказал Теладас, — Мы сумеем.
— Да, да, конечно… — Ларант проглотил ещё один персик и смог сесть, — Спасибо вам… всем. Не знаю, что нашло.
— А что это за бумажки?
В руке он всё ещё сжимал скрученную рукопись. И. о боги и духи. что это была за рукопись!
Края истерзано-измочаленные, отдельные страницы, похоже, не раз сминали и отбрасывали, чтобы наутро наитии, разгладить и заботливо вложить на прежнее место. Почерк был скачущий, словно на бумаге устроили гонки чернильных червей. И то тут, то там попадались влажные медали слёз — часть была Ларанта, а часть, похоже, остались от старика.
— Про что здесь?
— Я не знаю, — повёл шеей Ларант, — Честно. Когда я оставался здесь, они отдали мне рукопись… сказали, старик просил не передать. Это его последняя воля… Я хотел сначала оплакать, а потом читать, но потом подумал: ведь здесь могут быть какие-то добрые дела, про которые я не знаю. Я взял бумаги, поднёс к глазам и тут они начали расплываться, пошли слёзы… и вот.
Он замолчал и посмотрел на всех всё ещё сверкающими чёрными глазами.
— Я до сих пор не могу от этого, — пожаловался он. — боюсь, вернётся.
Учжанмас обняла его и прижала к груди. она была даже ниже, но всё равно они казались сейчас сыном и матерью.
— Ларант, я знаю, что ты должен сделать, чтобы больше не страдать.
Ответа никто не расслышал. Но он был.
— Если бы я всё это запомнил, я бы никуда не сбегал, — сказал однажды Селангас после очередной лекции. Он очень редко что-то говорил. Поэтому его слова помнили, — Ещё года три поучился и стал бы галаншаном какой-нибудь провинции.
— Там, Кебонросе, он так не отвечал, — возразила Тейс. Она, пожалуй, понимала Ларанта как ни кто, — Он был уверен, что ничего не помнит и не запомнит никогда. Он мне сам рассказывал.
— А почему здесь он так?
— Не боится ошибок.
Впрочем, под гранаты с мандаринами любая лекция покажется интересной, особенно когда снаружи полдень, город задыхается в пыли, а ты лежишь в теньке, прохладном, словно родниковая вода. «На своих собраниях они их мешками жрут, — сообщил как-то Ларант, услышав про очередной Созыв, — лишь бы только все не позасыпали. Канчисичжу отдельную чашу ставят, чтобы вовремя в колокольчик звонил».
Если по правилам, есть эти плоды нельзя — но на самом деле можно. Привратник Итен с Ларантом лучший друзья — должно быть, потому, что оба они давно и неудачно пытались получить жреческое образование. Почти каждый раз они остаются в сторожке, поговорить-поспорить, к немалому облегчению остальной троицы. Тогда, впрочем, открывается род Учжанмас.
— Чего-то не видно, — Ларант походил на встревоженного воронёнка, — Заболел, наверное.
— Давай так, — Учжанмас единственная в их компании понимала Ларанта — и могла им управлять, — Ты идёшь и просишь, как обычно разрешения. А мы идём и отбираем для тебя самые вкусные, на случай, если задержишься.
О Ларанте больше не вспоминали. Набрали ему абрикосов, сложили горку и сели на мраморную скамью. Без главного говорителя разговор потихоньку сполз на городские темы и общих знакомых и полился ленивой равнинной рекой, изредка сворачивая в города случайных воспоминаний. Теладас расправился со своими быстрее всех и стал таскать из кучки Ларанта. Когда и эти закончились, оглянулся на соседние ветви, что бы нарвать добавку, и заметил, что день потихонечку сползает к вечеру.
— А где Ларант?— спросил он, сплюнув последнюю косточку, — Ждём, ждём, а его всё нет.
— Опять со стариком заболтался, — сказала Учжанмас, — Как обычно. (в другую сторону) Так случилось с тем горшком?
— Отнеси ему мои, — Теис ссыпала из передника почти нетронутую порцию, — мене чего-то не хочется.
Теладас, улыбаясь, исчез за зарослями. Вернулся он уже без абрикосов и улыбки.
— Пошли. С Ларантом…
В домике привратника царил стариковский порядок. Разве что стол был залит чернилами, а на кровати, скомкав одеяло ногами, ревел Ларант.
Теладас уже успел всё разузнать.
— Старик ночью пропал. Ему разрешили посидеть, оплакать.
— И что?
— Ну вот. До сих пор.
Успокоился Ларант не сразу. Только тесно, словно к матери, прижавшись к Учжанмас он смог не трястись и только после спелого персика смог говорить связно.
— простите… меня, — голос был тихий-тихий, — этою… он… много значил. Мы были… друзьями…
— Ничего, ничего, — Учжанмас гладила его, словно захворавшего братика.
— У тебя осталось ещё много друзей, — сказал Теладас, — Мы сумеем.
— Да, да, конечно… — Ларант проглотил ещё один персик и смог сесть, — Спасибо вам… всем. Не знаю, что нашло.
— А что это за бумажки?
В руке он всё ещё сжимал скрученную рукопись. И. о боги и духи. что это была за рукопись!
Края истерзано-измочаленные, отдельные страницы, похоже, не раз сминали и отбрасывали, чтобы наутро наитии, разгладить и заботливо вложить на прежнее место. Почерк был скачущий, словно на бумаге устроили гонки чернильных червей. И то тут, то там попадались влажные медали слёз — часть была Ларанта, а часть, похоже, остались от старика.
— Про что здесь?
— Я не знаю, — повёл шеей Ларант, — Честно. Когда я оставался здесь, они отдали мне рукопись… сказали, старик просил не передать. Это его последняя воля… Я хотел сначала оплакать, а потом читать, но потом подумал: ведь здесь могут быть какие-то добрые дела, про которые я не знаю. Я взял бумаги, поднёс к глазам и тут они начали расплываться, пошли слёзы… и вот.
Он замолчал и посмотрел на всех всё ещё сверкающими чёрными глазами.
— Я до сих пор не могу от этого, — пожаловался он. — боюсь, вернётся.
Учжанмас обняла его и прижала к груди. она была даже ниже, но всё равно они казались сейчас сыном и матерью.
— Ларант, я знаю, что ты должен сделать, чтобы больше не страдать.
Ответа никто не расслышал. Но он был.
Страница
57 из 94
57 из 94