Чёрный Тёть

Ей было страшно. В окружающей темноте гасли любые звуки; несколько раз она наступала на что-то, похожее на огурцы, падала, цепляясь ногами за какие-то стебли, но ни хруста, ни шуршания — только полная тишина. Но особенно пугало то, что она не слышала даже собственного дыхания, вообще единственным звуком был неясный шум в ушах. И через метр-два ей все время приходилось выпрямляться, чтобы определить направление и не кружить на одном месте.

Спустя вечность она, покрытая синяками и перемазанная землей и зеленью, оказалась возле дома. На крыльце стояла Оксана, боязливо переступая с ноги на ногу, и напряженно всматривалась в окружающую темноту. В неярком лунном свете лицо ее казалось выбеленным, и на нём глубокими чёрными провалами зияли глазницы, лишенные зрачков. Завидев Свету, она вскинула руку, и до девушки донесся облегченный вздох.

— Ой, Свет, как хорошо, что ты пришла, — затараторила Оксана, захлебываясь и глотая слова. — Так страшно! Эта тёмная зараза меня с ума сводит. Всё время чудится, будто там что-то ползает.

Света взошла по ступенькам, прошла на веранду и устало опустилась на стул. Оксана тут же юркнула за ней и захлопнула дверь, закрыла задвижку. Лицо её уже не казалось — оно действительно было белым от ужаса.

— Что с тобой? — Света дотянулась до кувшина с водой, налила в стоявшую рядом чашку и жадно отпила.

— Страшно. Юльки нет, Жени нет, ты из этой черноты выныриваешь так, будто тебя топят.

— И только-то? — удивилась Света.

Оксана обхватила себя руками за плечи и бессильно села рядом со Светой. Зубы ее выбивали хорошо слышимую дробь. Она и вправду была в ужасе.

— И ещё, — пробормотала она невнятно, — оттуда будто кто-то тихо так зовет, сперва издали, а потом всё ближе и ближе, и тогда в глазах все чернеет, так и хочется туда спуститься.

Света с жалостью смотрела на перепуганную подругу и не знала, чем помочь. Сама она никаких призывов не слышала и, невзирая на жуткую чёрную топь, заполонившую сейчас участок, очень сильного страха не испытывала. Она машинально потянулась, обняла девушку, прижала к себе и стала поглаживать по голове, мягко шепча что-то успокаивающее. Голова у Оксаны казалась ледяной, и Свете отчаянно захотелось согреть её. Вдруг показалось, что под ладонью расплескалась вязкая чёрная клякса страха, которая медленно, но верно, разрастается, захватывая всё новые и новые участки. Выжечь бы её, мелькнула мысль. Только чем? И как? Она попыталась представить свою ладонь пышущим жаром паяльником, но не сумела. Тем временем Оксана начала вырываться: чернота заполоняла её все больше. Чуть не плача, Света с трудом удержала девушку, ладонь при этом сорвалась, словно отпрыгнула от кляксы, как испуганный зайчик.

Зайчик, вспомнила Света. Солнечный.

Она вновь начала поглаживать Оксану по голове, и под ладошкой тыкалось туда-сюда тёплое яркое пятнышко, то ласково щекоча пальцы, то погружаясь в черноту. И клякса перестала расти, тёмные ложноножки больше не расползались по сторонам. Наоборот, чернота словно вжималась в себя при каждом прикосновении солнечного зайчика, схлопывалась и светлела, пока не превратилась в тёмную точку, мгновением позже лопнувшую без следа.

Света отстранилась и посмотрела на подругу. Оксане явно стало лучше: щеки порозовели, в зрачках ещё таился испуг, но они уже не казались бездонными черными омутами в провалах глазниц, ледяной лоб не обжигал холодом, исчезла зубная дробь. Девушка выглядела тёплой и живой, только немного встрепанной.

Они ещё немного посидели обнявшись, затем Оксана высвободилась и встала.

— Странно, — она повела плечом, — я больше не боюсь. Спасибо, Светик. Только за порог я сегодня ночью ни ногой. И спать до смерти охота.

— Ты ложись, — сказала Света, — я еще посижу.

Еле-еле переставляя ноги, Оксана скрылась в комнате. Света положила скрещенные руки на подоконник, тянувшийся вдоль всего окна веранды, и уперлась в них подбородком. Отсюда, сверху, в лунном свете темная масса чёрным, казавшимся бездонным, слоем покрывала землю. Время от времени по ней пробегали ленивые плавные волны, и тогда то, что находилось на участке выше слоя — верхушки деревцев, кустов, огромных тыкв — начинало рябить, дробиться, осыпаться вниз. Но стоило волне схлынуть, как все становилось по-прежнему. А после очередной прокатившейся волны начало казаться, будто взгляд проваливается куда-то вглубь чёрного слоя навстречу шелестящему ритму: «С-с-с-в-е-т-а-а, С-с-с-в-е-т-а-а»…. И из тягучих слов формируется тёмная фигура, близится и поднимается до окна веранды, прижимается к стеклу уродливой маской лица, растягивая под крючковатым, хищным носом щель зубастого рта от уха до уха; в провалах глазниц вращаются чёрные смерчики. Они постепенно растут, набирают скорость, и вдруг распрямившимися спиралями выскакивают из глаз и бьют в окно прямо в лицо.

Со звоном осыпалось стекло, и висок обожгло болью.