День рождения маньяка

Вовсе не бабочка перед ним порхает, а единственная в своём роде крепенькая синичка, быстрая, сильная, прилетевшая в сад, где висел на ветке специально для неё на нитке кусочек сала, прицепилась острыми коготками — и давай обрабатывать со всех сторон! Гладкая и голая. Если без халатика. И в халатике шёлковом всё равно гладкая и… голая. Ей даже раздеваться не надо, так всё видно. Наверное, незамужняя. А может, и живёт с кем. Невинная девчонка не стала бы запросто напирать на ногу клиента даже из соображений устойчивости. Или могла? Сейчас он не в состоянии решить данный вопрос: голова слегка помутилась от близости. Или перед близостью? Она его клеит? А может, это редкий профессиональный стиль, обусловленный недостаточной длиной рук?

Клеиться он не будет.

Почему? Вика же ушла, всё.

Нет, дело в том, что лицо, разглядывающее сверху, этакое… неподходящее, одним словом, не в его вкусе, но оголённое предплечье слишком близко подрагивает сразу всей массой, ядрёным студнем, и дурманящий аромат близкой женской плоти не могут перебить ни конфетный запах салона, ни порывы воздуха, влетающие через окно. Чтобы не видеть, он зажмурился.

Парикмахерша встала сзади, оттянула воротник, начала подравнивать волосы на шее машинкой, касаясь холодными пальцами горячей кожи.

Почему у них всегда холодные руки? Славик опасался, что шея покроется гусиной кожей, по которой парикмахерша легко поймёт, как бурно клиент реагирует на её прикосновения. Неприятно, когда тебя понимают. Стараясь не слишком двигать кадыком, осторожно сглотнул. Повязка, которой перетянуто горло, предательски приподнялась и опустилась. С накидки осыпались стриженые волосы. Парикмахерша вновь запорхала резкой, безукоризненно точной в своих неуловимых движениях синичкой. Затаилась сбоку, нагнулась ближе, проводя ещё более холодным, чем пальцы, опасным металлом ножниц, указательным пальцем осторожно оттопырила ухо. Касаясь его ногтем, провела холодную щёлкающую линию до виска: чик-чик, и ещё чик! Сама замерла, не дышит даже близко-близко, и он замер, как в первое мгновение соития. Терпит. Ещё ведь и второе ухо сейчас согнёт! Жарко как, жарко, ветерок бы хоть дунул, что ли, свеженький, охладил распалённого Славика.

Будто на заказ шторка вздулась парусом, в точности приобретая выпуклую форму груди парикмахерши. Мягкий нажим на затылок — команда наклонить голову вперёд, двумя пальцами о виски — обратное движение, одним сбоку — склонить, команды следуют одна за другой и выполняются его головой, ставшей подвластной парикмахерше, беспрекословно, как тело наложницы приказам господина. Что вызывает внутренний протест. Теперь принялась ровнять волосы спереди, крепко прижавшись обеими коленками, ведя медленно-медленно: чик-чик-чик-чик-чик! Славик тоже почти не дышит, зажмурился. Темно и жарко, очень жарко, рубашка мокрая, хоть выжимай. Мягкой кисточкой смахнула остриженные волосы со вспотевшего лба, прошлась по щекам, подбородку, сзади оттянула воротник сильно, будто удавку набросила, и быстро-быстро, щекотно — по шее.

Подошла спереди, глянула и осталась недовольной. Защёлкала сверху по левому полушарию, прямо по мозгу. Правое ответно пыхнуло. Он старался не видеть гладкого бедра, которое подробно обтянул синий халатик. Наэлектризовался? От него? «Уж лучше бы драла волосы и болтала с другими парикмахершами», — пожалел запоздало.

Указательным пальцем приподняла подбородок, кисточкой снова обмахнула всё лицо, провела по шее. Сняла повязку, накидка убрана.

— Пожалуйста.

— Спасибо.

Не глядя в зеркало, развернулся и откровенным жадным взором обшарил всю её туго обтянутую шёлковую фигуру, положил на столик сто рублей, ещё раз сказал «большое спасибо», она снова: «пожалуйста», в медленной задумчивости степенно прошагал к администратору, там уплатил за стрижку, взял пластиковую ручку двери, открыть не смог, обернулся. Парикмахерша сметала щёткой многочисленные клочки волос, густо усеявшие пол. На него не обращала внимания. «Как барашка остригла, — подумал он, ненавидя свою столь легко и скоро возникшую физическую привязанность, — как барашка! И ведь понимаю, а сделать ничего не могу, вот чёрт!»

Вышел на свежий воздух, потоптался на маленьком крыльце, борясь с желанием вернуться обратно в салон, попросить, чтобы и побрили заодно. Шагнул с крылечка вниз, но далеко уйти не удалось, какие-то необыкновенные силы, растягиваясь резиновыми гужами, волокли обратно, и чем дальше отходил, тем сильнее тянуло назад. Сел на скамейку, вцепившись в неё ногами и руками, попробовал думать. Теперь он её раб, прикован нерасторжимо, посажен на цепь. Она ему нужна немедленно, такое жуткое ощущение, что невозможно терпеть. Он лишён свободы, жаждет и ненавидит её за это. Единственный выход — сорваться с проклятой звериной цепи, чтобы обрести утерянную свободу и снова стать человеком.

Или компромисс возможен?