Пыльные окна

— продолжал мальчишка. — Вот это был высший класс! Раскидали этих жлобов только так. У того серого типа, который на питона похож, челюсть аж отвисла. Только вы мне объясните, Алексей, почему вы так с Максимом Георгиевичем? Ведь он же ваш друг. И он ведь хороший человек, разве нет?

— Очень хороший. — подтвердил я, борясь с тошнотой. — И очень амбициозный. Дай ему волю, он весь мир таким хорошим сделает. Под себя перекроит. Альтруист.

Мальчишка покосился на меня.

— И девушка вроде ничего. — добавил он несколько смущенно.

Это да. Очень даже ничего.

Ничего личного.

— А вот эти, тот тип в сером, и лбы с пушками — они же вроде тех уродов, которые меня похищали?

— Ты это почувствовал? Или просто мнение?

Становилось чуть полегче. Я жадно втягивал в легкие холодный воздух. Остановился, потер поясницу. Не свалится бы на полдороге.

— Ну да, почувствовал. Сразу как увидел. Знаете, я смотрю на них, и такой как будто бы озноб проходит. Ну вроде как я простудился и температурит меня.

— Это нормально, Дима. Просто ты начинаешь проявляться.

— Чего я начинаю?

— Это довольно сложно объяснить, — я помедлил, подбирая слова. — Понимаешь, есть такие люди, у которых от природы талант. Ну например, очень хорошие художники. Есть у тебя любимый художник?

— Ну этот, — Дима пожал плечами. — Шишкин, типа.

Эх, педагог из меня никакой.

Но ведь как-то надо вводить парня в курс дела.

— Ну пусть Шишкин. Вот у него есть замечательный талант писать картины. Люди смотрят на них, ощущают радость или грусть — в зависимости от того, что заложил в картину художник, когда ее писал. Чувствуют эмоции, понимаешь? Но не так, чтобы сразу начинать плакать навзрыд или радостно скакать кругами посреди галереи. А на уровне легких ощущений.

— Так. — Дима кивнул.

— А теперь представь, что есть еще один условный человек. И его заключается в том, что он, глядя на картину, может с огромной точностью определить, какое настроение и какие эмоции испытывал художник, когда накладывал кистью каждый отдельный мазок.

— Сомневаюсь.

— Верю. А теперь приходит еще один посетитель галереи, подходит к картине, и все заложенное в нее настроение забирает себе.

— И картина превращается в пустой кусок картона, да? Ха, забавная тема.

— Нет, картина остается картиной. Но одни люди видят в ней мазки, который художник делал с хорошим настроением, а другие видят мазки, которые он делал, уже заканчивая ее, когда на улице была плохая погода, и потому настроение у него было не очень. И вот кто-то из этих странных людей берет из картины радость, а кто-то грусть, тоску, досаду…

Я нес околесицу, и сам чувствовал это. Но как было объяснить ему то, чему нас учили несколько лет?

На что нас натаскивали как служебных собак. Макса, Фролова, волкодавов-проводников, и нас, индикаторов-ищеек.

— А кто-то просто смотрит на картину, — пробормотал я. — стоя посреди выставки. А рядом с ним стоит другой человек, и при этом пьет из него эмоции, все до последней капли… И вот этому, из которого выпили эмоции, потом станет очень плохо. А тому, кто пил — наоборот, отлично. Таких мы называем «минусами». Потому что они отнимают, понимаешь?

— Значит вы плюсы?

— Не совсем. — я поморщился от нового приступа боли в спине, замедлил шаг. — Мы берем из той картины, о которой я говорил. А из людей мы стараемся не брать. А если и берем, то тогда стараемся отдавать больше, чем взяли. Поддерживать баланс.

— Ну ясно. — сказал Дима. — Кроме одного. Вот а кто нарисовал всю эту картину? Со своим плохим и хорошим настроением.

Вот ты и нарисуешь, чуть не вырвалось у меня. Если ты действительно Вектор.

Я попытался подобрать нужные слова, но мальчик меня опередил.

Он бил в самое яблочко. Он был способный.

— И кстати, — Дима остановился, требовательно посмотрел на меня. — зачем вам понадобился я? Зачем? Что вы хотите от меня?

— У тебя есть талант. Очень редкий.

Он кивнул.

— Максим Георгиевич уже пытался говорить со мной об этом. Под гипноз меня два раза загонял. Хренотенью какой-то заставил заниматься, кляксы разглядывать и кружочки с треугольничками сопоставлять. Но толком так ничего и не объяснил. Эти помешали, со своим снотворным на платке.

— Тебе не холодно? — я попытался съехать с темы разговора.

— Нет, нормально. Далеко еще?

— Почти пришли, вот видишь забор.

— Ага. Ну так вот, я-то вам зачем? Я что, тот человек, который вытягивает из картины добрые мазки? Или наоборот? Объясните мне.

— Прежде всего, ты тот, кто умеет видеть в мазках настроение. — сказал я. — А кем ты станешь в дальнейшем, покажет время.

Некоторое время мы шли в тишине.