Пыльные окна

Кто знает наперед — что было бы лучше, а что хуже? Для будущего? Для нас?

И если Дима действительно Вектор, лучше бы мне не ошибиться с ответом.

— Невозможно смотреть на то, что происходит вокруг. — сказал я, откладывая недокусанный хот-дог. — И ничего не делать. Невозможно сидеть сложа руки, понимаешь? Мир меняется, преображается. Что-то уходит, что то появляется. Это неизбежный процесс. Но очень хочется, чтобы он менялся к лучшему.

— Вы же можете не только кидать друг друга в стены или катать по земле? Не только гонять этих, «минусов», как вы их называете. Хотя наверное вы правильно их гоняете. Но ведь еще вы можете лечить, помогать… Так?

— Да.

— Почему же вы не откроетесь людям? Ведь вы же можете головную боль убрать быстрее всяких там таблеток? Может, вы один замените целую аптеку, набитую коробками с лекарствами. Вы же можете такие штуки. Это же все изменит. Все и сразу. Вот вам и будут перемены.

— Но, — я развел руками. — Понимаешь, нас не очень много, и подобные действия, публичный резонанс…

Я начал нести какую-то околесицу, прекрасно понимая, что это не ответ. Но Дима и так все прекрасно понял.

— Получается, вы боитесь? — прервал он насмешливо.

Я промолчал.

— Вы боитесь за себя. Потому что вас меньше, чем обычных людей. И даже если то, что под силу вам… Если этому можно научить любого — вы все равно всегда будете в меньшинстве. Так?

Я кивнул. Спорить было бессмысленно.

Бок о бок с нашими прекраснодушными мечтами всегда шел страх.

Страх непохожести на остальных. Страх того, что даже если выйдешь к народу в белых одеждах, собираясь кормить хлебами и лечить наложением рук — не поймут, не примут. Окатят презрением, будут смеятся, плевать вслед, кидать в лицо коровьими лепехами.

Или того хуже — станут выискивать, отделять от других, сажать за колючку, жечь на кострах, травить, как уже бывало не раз.

Или, и это самое страшное, отнесутся равнодушно. НЕ ПОВЕРЯТ. Забудут, отмахнуться, как от назойливых мух, чтобы вернуться к своей, привычной жизни. К нормальной жизни.

— Ну, а Окна? — спросил он. — почему бы вам не взять и не уйти туда. Всем вместе. Зачем вы мешаете людям, что вы мучаетесь? Ведь вот они, стоит только захотеть — окна.

Я не знал, что ему ответить.

Начать длинную историю о противостоянии «минусам», которое длится так давно, что никто уже не помнит, с чего все началось? Да я и сам толком не знаю об этом.

Рассказать о вере в будущее, за которое хочется воевать. В светлое будущее, каким его видели авторы моих любимых в детстве книжек или наши деды, которые строили новый мир.

Все это показалось бы сейчас фальшивым.

Подперев рукой щеку, я разглядывал парковку, выбоины на асфальте, остатки белой краски, несколько машин, сиротливо поджидающих хозяев на промозглом октябрьском ветру.

И я даже не удивился, когда увидел, как на парковку заезжает мотоциклист в красно-черной куртке, в черном шлеме, с закрывающим лицо зеркальным забралом.

Он поставил своего железного коня возле ограждения. Хищные обтекаемые плоскости «Ямахи» покрылись после долгой дороги мириадами грязных капель. Длинный ему выпал на сегодня пробег.

Мотоциклист слез с седла, неторопливо стащил с головы шлем, устроил его под сиденьем.

Он не спешил — думал, наверное, что я его уже почувствовал, как чувствовал меня он сам.

Не такая уж легкая задача, ухватиться за мой след и держать его от самого Краснорецка до московского пригорода.

А я не чувствовал его, у меня не было на это сил.

И еще я до последнего надеялся, что он отстанет, не будет лезть на рожон.

Но ведь это был Макс. Он не привык отступать. Только не он.

— Я скоро вернусь. — сказал я Диме, дожевав остатки хот-дога.

Я встал из-за стола и добавил:

— Знаешь, наверное ты прав. И мы просто боимся. Боимся в том числе и нашего будущего. Которое у нас одно на всех. Поэтому и стараемся хоть что-то изменить к лучшему, хоть по капле. Стараемся изменить. Пусть даже мы просто трусы…

Я пошел к эскалаторам, ведущим на первый этаж.

Вдоль витрин магазинов, торговавших шмотками, вдоль манекенов, затянутых в безупречные тройки и роскошные платья.

Обидно, если последнее, что я вижу в жизни — это ассортимент какого-то паршивого торгового центра.

Пусть нам не дано выбирать нашу судьбу, выстраивать ее, раскладывая карты таро или раскидывая вырезанные на костях руны. Но мы вправе пытаться ее изменить.

Хотя неправильно как-то все получается. Мы слишком сильно хотим все упростить.

Расчертить мир на белые и черные поля. Подвести все под законы шахматной партии.

Вот — черные, вот белые. Белые, это конечно наши. Черные — враги.

А вот ферзь, которого стоит попридержать, а вот пешки, которых не жалко.