Кровавые Небеса

— Благодарю тебя, Ангел. — Ответила Элис и рухнула на пол.

Глаза её закатились и зрачки побелели.

Здравствуй, дорогой дневник. Сегодня у меня был тихий, обычный день. Ничего экстраординарного: ехала в машине с бывшим ангелом, слушала музыку, изгоняла суккуба, обжималась с девушкой и наблюдала за пророчицей во время видения.

P.S. Ах да, ещё нужно купить коньяка.

Глава 5. Карпаччо из инкуба.

Я кричу…

Я беззвучно кричу в тишине,

Как тряпьё

Разрывая бордовые гланды.

Так смешно -

Отказаться от глупых затей

И уйти

С поля боя бомжом, но богатым.

Видит бог…

Только видит совсем не меня.

Мне самой

Это издавна не удаётся

Жизнь идёт…

Чья-то, но убегает моя.

Солнце светит…

Кому — то.

Надо мной оно только смеётся.

( Р. Т.)

— Что ты видела?

— Как ты себя чувствуешь?

— О, Господи, какой ужас!

Первый вопрос задал Ян, второй я. Ну, а кому принадлежал последний возглас, вы догадались сами. Н-да.

У только начавшей приходить в себя пророчицы от нашего гомона залегла морщинка боли меж бровей. На её лице бисеринками выступил пот; она была страшно бледна, казалось ещё миг — и девушка растает в воздухе. Никогда не думала, что процесс предвидения выглядит так… хм-м… так жутко. Что-то среднее между одержимостью, эпилептическим припадком и оргазмом. И так двадцать четыре минуты. Я серьёзно. И это Кирилл назвал «даром пророчества, выраженным весьма слабо»? Возможно, он никогда не видел провидицу в деле. Возможно, ему многое не известно.

Веки медленно разомкнулись и полные отчаяния глаза уставились прямо на меня. Не слишком ли долго я играю роль матери Терезы, а? Лихорадочно поблёскивающий взгляд перенаправился к блондину. Что-то странное промелькнуло в выражении её лица. Прочесть мысли Яна было невозможно — непроницаемая пустая маска. Синие глаза вновь обратились ко мне. Честно говоря, этот молчаливый обмен взглядами не слабо капал мне на нервы. Но не могу же я наорать на человека, который итак еле держится в положении сидя. Или могу? Не-е. Значит кипятиться нельзя. Угу.

— Элис, ты в состоянии говорить? — Спокойный рассудительный тон, какая хорошая девочка Ника.

Я сидела в ногах её кресла и ждала. Вместо ответа она порывисто вскочила, рухнула на пол и вцепилась в меня мёртвой хваткой. Дрожащие пальцы крепко сжимали ткань моей чёрной майки, голова уткнулась мне в плечо и секунду спустя стало ясно, что она плачет. Твою мать! Где-то с полминуты я медлила, не понимая что делать и куда себя девать. Твою ж мать…

Словами тут не помочь — только бесполезные сотрясания воздуха. Тихо выругавшись, я обняла её, обхватив руками и мерно покачиваясь в такт беззвучных рыданий. Комната, Анна, Ян — всё ушло на задний план, стало фоном; было только прижимающееся ко мне в безотчётном порыве тело. Горячая влага на моём плече. Запах карамели. Страх и отчаяние этой девушки — такие сильные, что их отголоски лизали кожу, щекотали нервы…

И тут это случилось. В груди нарастало жжение, в глазах помутнело и сознание, словно терпящий крушение корабль, засосало в тёмную бездну…

Бездна кишела кошмарами. Нет, одним бесконечным кошмаром.

Мои запястья и лодыжки закованы в кандалы, шею стягивает раскалённый железный ошейник. Я как будто распята… Распят. В тридцати сантиметрах надо мной на стойках закреплён пресс. Дальше я ничего не вижу — пульсирующая, будто живая, и невыносимо жаркая тьма заполнила собой всё пространство. В ней слышится душераздирающий вой, крики, которые просто не могли принадлежать человеческому существу. Не могли, но принадлежали. Горячая струйка стекла по лбу, попала в глаз. Но я не моргнул. Среди извечного гула и мученических хрипов отчётливо прозвучал тихий скрежет — винт пресса начал своё неумолимое вращение. И вот уже острые четырёхсантиметровые шипы пронзают моё тело, перемешивают плоть подобно мясорубке, разрывают внутренние органы и увлажняют их соком растерзанные ткани. Зловоние собственных вспоротых кишок забивает ноздри. Всё это время я кричу так, что крик должен был бы ободрать моё горло до крови. Но из этого тела не доносится ни звука. Ничего. Давление опускаемой планки возрастает и погружённое в моё тело железо упирается в кости. Звуки ломающихся костей слились с режущим слух смехом и сладострастными стонами. Когда живот превратился в мессиво, стойки пресса передвинулись на уровень груди. Красивой и совершенной мужской груди. Моей. И всё началось снова. Сквозь собственный задушенный крик, разрывавший барабанные перепонки изнутри, до меня доносились стоны сумасшедшей оргии. Сотни конечностей копошились в моём разверстом нутре, сжимали куски плоти, полоскались в горячей крови. Пальцы, лапы, зубы, языки, когти и кости тянулись ко мне со всех сторон, раздирая на ошмётки.