Добавить в моё избранное
245 мин, 20 сек 12078
Отец погиб в 1920 году. Мать в тот же год заболела туберкулезом и отправила меня к бабушке в Симбирск. Там я вырос, учился. В сельской школе было интересно, отучился семь классов. Мать я свою больше не видел. Бабка говорила, что она умерла, сразу же, как отправила меня к ней.
На маленькой печке-буржуйке бабушка на сковородке готовила картошку. Я ел ее каждый день и проклинал. Но в тайге забыл этот вкус уже на шестой год и безумно скучал по нему. А теперь здесь он мне опять начинает надоедать.
(Старик откашлялся)
Работал в порту. Разгружал судна с солью. Я, как многие мальчишки тогда, мечтал о далеких странах. Мечтал увидеть занзибарских львов и Килиманджаро. Я хотел стать мореходом, но в речное училище не приняли из-за слабого зрения. Было время перемен, все участвовали в кружках, объединениях, а у нас мальчишек, в голове были свои тараканы.
Потом был завод. Четыре года непрерывного грохота в ушах, несмываемой сажи и бесконечной усталости, от которых хотелось убежать, и по которой я скучаю вот уже семьдесят лет. Мы собирали трактора и жили в бараках. Жизнь была бедноватой, но веселой: комсомол, по пятницам и субботам танцы, Первомай. Я даже девушку умную и добрую встретил — начали строить планы.
Еще я в футбол играл. За заводскую команду. Разумеется, называлась она «Трактор». Даже успел вступить в спортивное общество «Торпедо». Как-то к нам приезжал Старостин. Великолепный человек. А спортсмен великий. Мы слушали, раскрыв рты, когда он на доске рисовал тактические схемы и разъяснял хитрости игры. Потом я встретил его на одном из этапов, на пересылке. Он узнал меня, пожал руку, обнял по-братски. Проговорил «Судьба, судьба» и отошел.
В лагеря попал за стенгазету. К Первомаю мы ее вывесили в клубе. В одной из карикатур кто-то усмотрел намек на Сталина и его страсть к курению трубки. Еще анекдот под ним про лентяев и тунеядцев завода. Всю редколлегию арестовали и таскали на допросы. Они были ежедневными и длились по пять часов. Следователь сидел за столом, пил чай. Ему заносили обед. А я все это время стоял на ногах. После второго допроса икроножные мышцы распухли так, что сапоги пришлось разрезать.
В тюрьме я часто встречал хороших людей. Среди них были известные писатели, артисты, ученые и офицеры Красной Армии. Один бывший парторг для меня сплел лапти. Мы познакомились, после того как он узнал, что я из Казани. Только потом, когда его переслали, я узнал что он известный татарский поэт. Он забыл самодельную тетрадку со стихами, которую я хранил полжизни. Она сгорела в пожаре, там… в тайге. Я его имени даже не помню. Все звали его Туфан.
На одном из допросов я уже был готов подписать все, что угодно ради избавления от постоянных пыток. Но этого не потребовалось. Суд дал мне семь лет.
В лагере меня уже в первый день чуть не посадили на «перо». Я уронил «чифирбак» на пол. Руки слабые были. За меня тот самый поэт из Казани и заступился. Он пользовался огромным уважением у воров. Пахан, «погоняло» у него было Кадык, только рявкнул, как все разбежались по нарам, и дал мне две недели для поиска новой алюминиевой кружки. С которой меня вновь выручил этот поэт.
Я пришел с новой блестевшей кружкой, Кадык кивнул мне головой на табуретку, приглашая присесть. Даже помню, что он мне сказал. «Рассказывай анекдот, за который сюда угодил».
После этого я частенько сидел с ними, чифирил помаленьку. Каждый день рассказывал анекдоты и веселые байки. Так стал «чесным бродягой» со звучным «погонялом» Артист. Зэки подходили ко мне, не только перекинутся парой слов, но и рассказать пару анекдотов. Кадык нашел где-то две тоненькой тетради. Одну для меня, другую — поэту. За ночь коротеньким карандашом написал сборник анекдотов, который начал ходить по рукам. Так я стал лагерной знаменитостью. Все это происходило так сложно. Было опасно держать такую тетрадь. Анекдоты за которые расстреляли сотни людей были собраны в одной тетради, словно дразня арестантскую судьбу. «Шмоны» проводились часто. Но вечно везти не может. Дурмана, зэка у которого нашли тетрадь, расстреляли без суда. Даже вывозить из лагеря не стали. Оформили как «при попытке побега».
Больше я ничего не рассказывал и не писал.
Мы валили лес, потом меня перевели в ткацкие цеха. Работали с пяти утра до восьми вечера. Шили ткань для спецодежды и рукавицы. За голодовки, листовки и поджоги мне прибавили еще пятнадцать лет. В сумме получилось двадцать пять.
В одну из весенних ночей меня разбудил Кадык. Он повел меня в цех. Вокруг бочки на корточках сидели три зэка: Бонька, Грач и Каланча. Они разглядывали маленькую карту в тусклом свете свечки. Мне протянули наполовину полную консервную банку тушенки и кружку с чифирем.
Грач был авторитетным вором, Каланча и Бонька были сопляками, только с малолетки поднявшиеся и, как я полагал, были «ходячими консервными запасами».
Побег мы планировали несколько недель, наблюдая за охраной, записывая время приездов грузовиков и все, что могло нам пригодиться.
На маленькой печке-буржуйке бабушка на сковородке готовила картошку. Я ел ее каждый день и проклинал. Но в тайге забыл этот вкус уже на шестой год и безумно скучал по нему. А теперь здесь он мне опять начинает надоедать.
(Старик откашлялся)
Работал в порту. Разгружал судна с солью. Я, как многие мальчишки тогда, мечтал о далеких странах. Мечтал увидеть занзибарских львов и Килиманджаро. Я хотел стать мореходом, но в речное училище не приняли из-за слабого зрения. Было время перемен, все участвовали в кружках, объединениях, а у нас мальчишек, в голове были свои тараканы.
Потом был завод. Четыре года непрерывного грохота в ушах, несмываемой сажи и бесконечной усталости, от которых хотелось убежать, и по которой я скучаю вот уже семьдесят лет. Мы собирали трактора и жили в бараках. Жизнь была бедноватой, но веселой: комсомол, по пятницам и субботам танцы, Первомай. Я даже девушку умную и добрую встретил — начали строить планы.
Еще я в футбол играл. За заводскую команду. Разумеется, называлась она «Трактор». Даже успел вступить в спортивное общество «Торпедо». Как-то к нам приезжал Старостин. Великолепный человек. А спортсмен великий. Мы слушали, раскрыв рты, когда он на доске рисовал тактические схемы и разъяснял хитрости игры. Потом я встретил его на одном из этапов, на пересылке. Он узнал меня, пожал руку, обнял по-братски. Проговорил «Судьба, судьба» и отошел.
В лагеря попал за стенгазету. К Первомаю мы ее вывесили в клубе. В одной из карикатур кто-то усмотрел намек на Сталина и его страсть к курению трубки. Еще анекдот под ним про лентяев и тунеядцев завода. Всю редколлегию арестовали и таскали на допросы. Они были ежедневными и длились по пять часов. Следователь сидел за столом, пил чай. Ему заносили обед. А я все это время стоял на ногах. После второго допроса икроножные мышцы распухли так, что сапоги пришлось разрезать.
В тюрьме я часто встречал хороших людей. Среди них были известные писатели, артисты, ученые и офицеры Красной Армии. Один бывший парторг для меня сплел лапти. Мы познакомились, после того как он узнал, что я из Казани. Только потом, когда его переслали, я узнал что он известный татарский поэт. Он забыл самодельную тетрадку со стихами, которую я хранил полжизни. Она сгорела в пожаре, там… в тайге. Я его имени даже не помню. Все звали его Туфан.
На одном из допросов я уже был готов подписать все, что угодно ради избавления от постоянных пыток. Но этого не потребовалось. Суд дал мне семь лет.
В лагере меня уже в первый день чуть не посадили на «перо». Я уронил «чифирбак» на пол. Руки слабые были. За меня тот самый поэт из Казани и заступился. Он пользовался огромным уважением у воров. Пахан, «погоняло» у него было Кадык, только рявкнул, как все разбежались по нарам, и дал мне две недели для поиска новой алюминиевой кружки. С которой меня вновь выручил этот поэт.
Я пришел с новой блестевшей кружкой, Кадык кивнул мне головой на табуретку, приглашая присесть. Даже помню, что он мне сказал. «Рассказывай анекдот, за который сюда угодил».
После этого я частенько сидел с ними, чифирил помаленьку. Каждый день рассказывал анекдоты и веселые байки. Так стал «чесным бродягой» со звучным «погонялом» Артист. Зэки подходили ко мне, не только перекинутся парой слов, но и рассказать пару анекдотов. Кадык нашел где-то две тоненькой тетради. Одну для меня, другую — поэту. За ночь коротеньким карандашом написал сборник анекдотов, который начал ходить по рукам. Так я стал лагерной знаменитостью. Все это происходило так сложно. Было опасно держать такую тетрадь. Анекдоты за которые расстреляли сотни людей были собраны в одной тетради, словно дразня арестантскую судьбу. «Шмоны» проводились часто. Но вечно везти не может. Дурмана, зэка у которого нашли тетрадь, расстреляли без суда. Даже вывозить из лагеря не стали. Оформили как «при попытке побега».
Больше я ничего не рассказывал и не писал.
Мы валили лес, потом меня перевели в ткацкие цеха. Работали с пяти утра до восьми вечера. Шили ткань для спецодежды и рукавицы. За голодовки, листовки и поджоги мне прибавили еще пятнадцать лет. В сумме получилось двадцать пять.
В одну из весенних ночей меня разбудил Кадык. Он повел меня в цех. Вокруг бочки на корточках сидели три зэка: Бонька, Грач и Каланча. Они разглядывали маленькую карту в тусклом свете свечки. Мне протянули наполовину полную консервную банку тушенки и кружку с чифирем.
Грач был авторитетным вором, Каланча и Бонька были сопляками, только с малолетки поднявшиеся и, как я полагал, были «ходячими консервными запасами».
Побег мы планировали несколько недель, наблюдая за охраной, записывая время приездов грузовиков и все, что могло нам пригодиться.
Страница
28 из 74
28 из 74
