Stiffen Corpses Жизнь и работа коченеющих трупов

— Да уж дела…

Я представил нашего большого теплого Солнца на Скамье в Зале Правосудия, как сидит оно, обхватив свою кудлатую рыжую огненную голову, как причитает: «Не виновно!» А суровые Присяжные тут как тут: «Виновно!» И Верховный Судья, и А-Инспектор, и Электронный Репортер, как же без него, ухмыляются, глумятся… А тучи за окнами все гуще и гуще…

— Слышишь, этот, как там тебя, Буцефал, — позвал я.

— Да, — откликнулся карлик.

— Так что, на небе сейчас действительно никого нет из тех, кто мог бы выйти?

— Никого.

Тут я заметил Сушеную Голову, которая выкатилась на крылечко и с интересом прислушивалась к разговору. Потом вякнула:

— Маленький человек. Еда.

— Сама ты еда! Я Избранный! — вскинулся Буцефал.

Я недовольно поморщился:

— А ну-ка тихо тут. А этот, сменщик, как его?

— Месяц? — подсказал карлик.

— Ну да.

— Признали Низшей Расой и отправили на Прииск.

— Конец света! — отозвалась Сушеная Голова. — Апокалипс.

— Не трынди, — сказал я, — сейчас фингал под глаз поставлю, за цепь раскручу и отправлю светить на небо в лучшем виде.

Голова фыркнула и укатилась, а Пивец поковырялся в носу и сказал:

— Вариант!

Наклонив лысую голову, Буцефал побрел прочь, я сплюнул и тоже побрел прочь, от него. В дом. Спать. Надоели. Прежде чем лечь, я изловил-таки Сушеную Гадину и подвесил на стене на крюк, предварительно забив в поганую пасть хороший кляп.

Глава 5

ПРИНЕСЕННЫЕ ВЕТРОМ

— Ветер, сука! — мрачно произнес карлик, просовывая голову в дверную щель.

— Двери закроешь, может быть? — буркнул мрачный Эдсон, поигрывая кожаным портмоне с двойным дном.

— Может и закрою, а может быть и нет, — неопределенно отвечал Буцефал, втискиваясь внутрь, и добавил, — ветер, говорю, сука. И вообще, плохо без Солнца.

Он что-то прикинул в уме и все-таки закрыл, наконец, двери.

— Ну и вешайся! — посоветовал ему Эдсон и сунул портмоне в тайник, в котором, о чем знали все, хранились какие-то странные фотографии личного свойства, измятая записка, а также сборник стихов и рассказов Твин Ли.

— Соленое Озеро опять заметет, — продолжал бурчать карлик, — так и надо мормонам, сукам и Хэнгмену вашему тоже.

— Так и надо, — откликнулся я, окончательно просыпаясь, и усаживаясь на своей соломенной постели, — и я не вижу в этом ничего смешного, а тем более причин для столь бурного веселья.

Эдсон хмыкнул, и в этот самый момент, дверь содрогнулась от страшного удара и распахнулась настежь. В комнату ввалился здоровенный мужик, весь обсыпанный зерном и мукою.

— Уссеница! — хрипло и страшно высказал он с порога и поднял над головою топор. Не такой, как у Хэнгмена, поменьше, но тоже вполне приличного размера.

Эдсон сглотнул слюну, я, не вставая, протянул Мельнику, а это был он, зажженную сигарету. Он опустил топор, пошарил по карманам, нащупал наполовину высыпанную папироску, прикурил, поклонился в пояс, затем развернулся и медленно ушел, сгибаясь под порывами действительно усилившегося ветра. Я наблюдал за ним сквозь дверной проем, пока он не скрылся из вида. Карлик, отчаянно вздыхая, попытался пристроить дверь на место, но у него ничего не получилось.

— А мне Линда снилась, — сообщил я вслух, просто чтобы что-то сказать.

— Целуй ее в… — тут же откликнулся Эдсон, которого все еще била крупная дрожь. Он недолюбливал Мельника, а Мельник недолюбливал его. Такая вот грустная история любви.

— Веришь, Юзик… — продолжил было он, но тут дверь снова широко отворилась и на пороге возникли какие-то крестьяне в истерзанной одежде.

«Натуральные Исподлюбки!» — подумалось мне.

Мужики топтались на пороге и не решались войти, было их человек пять, или шесть, но никак не меньше. Потом один из них с виду постарше, упал на колени и стал отчаянно биться головой об деревянный пол, причитая:

— Может, умрешь барин? А? Может, умрешь?

К кому он обращался было совершенно непонятно, к тому же, по-моему, он был подслеповат.

Эдсон сплюнул на пол, а карлик сказал, обращаясь к предводителю Исподлюбков:

— Ушел ваш барин, как есть ушел. И вы идите!

Мужики неловко топтались, переминаясь с ноги на ногу, смущенно пряча за спиной вилы и косы. Их предводитель замер и прекратил бить поклоны, осмысливая смысл сказанного Буцефалом. Потом встал на ноги, отряхнул холщовые колени и произнес извиняющимся тоном:

— Виноваты. Батюшка. Обманулись. Лукавый попутал. Простите за беспокойство. Вот…

По цепочке из-за спины ему передали мешок, и он бережно положил его у входа.

— Вот, это… Сомика примите. Хороший сомик, сами ловили. Этими вот руками.

Он шморгнул, иначе и не скажешь, мясистым носом и застенчиво поинтересовался:

— А может это…

— Нет!