Зверь

— Ой, кто-то у меня сейчас догудится, — раздался со стороны «девятки» голос, многократно усиленный мегафоном.

— Ой, кто-то у меня сейчас допиздится, — передразнил я в свой громкоговоритель.

Сверкнул мигалкой, взвизгнув сиреной, ментовоз моментально ушел вправо, едва не подвинув собой старенького «Москвиченка». Кто бы там, под крышей с люстрой, ни был, он справедливо рассудил, что лучше один раз уступить дорогу, чем всю оставшуюся жизнь чебуреками на рынке торговать.

Больше препятствий на пути к банку, Gott sei Dank, не было. Леха постановил Мурзика перед табличкой на стене здания, гласящей, что это — памятник архитектуры XVIII века, охраняемый государством. Ну-ну… если бы не я и служба безопасности — его бы уже раз десять взорвали к чертям собачьим вместе с Сохновским, и, возможно, со мной до кучи. Впрочем, сказать, что банкир только и делал, что подвергал опасности раритетное строение — тоже было бы большой ошибкой. Не рассыпалось здание лишь благодаря щедрым инвестициям Антона на реставрацию памятника архитектуры. Иначе нельзя. Банк должен внушать уважение и доверие клиентам, если не своим почтенным возрастом, то, хотя бы, показным «глянцем». Каждый элемент, и не только недвижимости, должен говорить: «видите, у нас все gut! Хотите, чтобы и у вас жизнь удалась? Несите деньги нам!». Вообще, общаясь со своим нынешним командиром, я, признаться, узнал об этом бизнесе много такого, что, казалось бы, лежит на поверхности, но додуматься самому… Что называется, все гениальное просто!

Мы с Калачом поднялись по широкой мраморной лестнице. Два охранника в фойе, завидев меня, поспешно изобразили на лицах такое усердие, такое рвение, о каком в армии можно было лишь мечтать. Приятно осознавать, что старые, проверенные советские методы, подкрепленные здоровой толикой капитализма, не только продолжают работать, но и дают совершенно потрясающие результаты!

— Евгений Александрович, — приветливо улыбнулась Наталья — секретарша Сохновского. — Антон Павлович вас уже ждет.

Едва переступив порог кабинета банкира, я сразу понял — что-то случилось. Что-то очень серьезное. В воздухе стоял тяжелый запах валерианы, а на самом коммерсанте лица не было. Таким я его еще ни разу не видел. А, если я говорю, что это так — значит оно так. Антона я знал лет тридцать, и знал его как облупленного. В каких только передрягах нам не пришлось побывать… но такого… такого на моей памяти не было. Впрочем, увидев, что я не один, одноклассник встрепенулся, и даже попытался изобразить на лице слабое подобие улыбки.

— Добрый день, Евгений Александрович, — кивнул он.

— Добрый, Антон Павлович, — ответил я, давая Калачеву знак покинуть помещение.

— Здравствуйте, — поздоровался тот, удивленно таращась на меня, и явно не понимая, что от него требуется.

— Выйди! — грозно прошипел я.

Лешка вернулся в приемную, и я вздохнул с облегчением — мы смогли начать нормальный разговор как нормальные люди. Банкир тоже облегченно вздохнул и буквально растекся по креслу. Непонятно, каким усилием воли держался Сохновский, но теперь остатки крови отхлынули от его лица, и однокашник побледнел еще сильнее, хотя это уже казалось невозможным. Таким я его, уж подавно, никогда не видел.

— Антоха, что стряслось? — взволнованно поинтересовался я.

— Стряслось, — вяло кивнул он, массируя правой рукой левую сторону груди.

Свободной рукой он открыл ящик стола, достал мини-кассету, какие бывают в телефонных автоответчиках или диктофонах, вставил ее в проигрыватель и нажал кнопку. Сквозь шипение и шуршание до меня донесся из динамиков голос банкира:

— Алло?

— Это Са-ахновский Антон Павлавич? — осведомился голос с сильным кавказским акцентом.

— Да, я. Что надо?

— С табой хатят гаварить.

Дальше послышался шум борьбы, звонкий щелчок пощечины и девичьи всхлипы.

— Папа, папа, это я, Даша, — раздался заплаканный голос, в котором, однако, слышался сильный английский акцент. — Спаси меня, пожалуйста.

Снова шум борьбы, серия шлепков и женский плач.

— Ти все слишаль?

— Чего вы хотите?

От звука этого голоса у меня у самого мурашки поползли по спине. Я не раз слышал голос солдат, получивших смертельные ранения, и понимавших, что протянут уже недолго… в голосе Антона звучали те же замогильные интонации.

— Хачу двадцать миллионов долларов. Нэ будэт дэнэг — палучишь сваю сучку па чистям, да? Гаварю, да?

— Да, да. Где, когда?

— Ай, таропишься — людэй насмешишь! Завтра гаварить буду.

Пленка закончилась. Мы сидели в гробовой тишине, нарушаемой только шелестом динамиков. Сохновский, дрожащими руками, взял графин с водой, выбивая горлышком об край стакана барабанную дробь, расплескав больше половины по столешнице, налил грамм пятьдесят, затем достал пузырек с валерианой и начал отсчитывать капли.