Зверь

— кивнул Сохновский.

В приемной, ведя неторопливую беседу с секретаршей, бросающей на парня красноречивые взгляды, меня терпеливо дожидался Леха. На звук открываемой двери он лишь обернулся, слегка кивнул головой, и вернулся к своему занятию. Совсем разболтался!

— Сержант Калачев! — крикнул я.

— Я!

Рефлексы, вбиваемые годами, сработали моментально. Алексей вытянулся по стойке смирно, и даже правая рука уже летела к виску, но бывший военный вовремя вспомнил, что у пустой головы честь не отдают.

— Эх, — вздохнул я. — Ну что, Лешка, похоже, мы едем в командировку.

— В командировку — так в командировку, — равнодушно пожал плечами боксер.

Ну, первый член армии спасения уже есть. Впрочем, куда ему деваться? Наше знакомство с Алексеем состоялось еще в Германии, когда я был лейтенантом — молодым и зеленым. На голову выше меня, примерно на столько же шире в плечах, Калачев, тем не менее, выглядел совершенно не угрожающе. Хотя дураком был еще тем. Вообще, парень больше был похож на медвежонка. Не на медведя, а именно медвежонка — такого косолапого, пухлого, добродушного. Маршировать он так и не научился, да и учить его, с такой-то походкой, занятием было совершенно бесполезным. Потому, как только начинались смотры, ефрейтор Калачев неизменно оказывался в дежурстве. Еще бы! Не дай-то Бог поставить его в строй перед трибунами, на которых находились проверяющие из Москвы. Там не то что отделение или взвод — вся рота незачет по строевой подготовке получила бы. А оно нам надо?

Но караульную службу Алексей нес исправно. Стоит заметить, что у ГСВГ главной проблемой было именно местное население. А то как же — оккупанты… на двадцать третье февраля, двадцатое апреля и девятое мая у внешней колючки собиралась толпа добропорядочных в обычное время бюргеров, выкрикивавших антисоветские лозунги и обстреливавших солдат камнями. Если на первое служивым было, в общем-то, наплевать, поскольку из всего немецкого языка русский солдат, как и сорок лет назад, знал лишь «Гитлер капут» и «хэндэ хох», а значительная часть криков вообще не входила в академический курс немецкого языка, то второе… хотя, нет — вру. Самым употребляемым немецким словом было «фауст» — литровая бутыль шнапса, и «мини-фауст» — полулитровая. Так вот, реагировать спокойно на второе было весьма и весьма затруднительно.

Несмотря на то, что по уставу караульной службы, как только посторонний человек подходил ближе, чем на пятьдесят метров к внешнему ограждению, полагалось окликнуть его: «Halt!», затем — «ZurЭck!», выстрел в воздух, а после не возбранялось и в голову, инструкцию все имели строжайшую — не стрелять, даже если гражданское население перелезет через ограду. Огонь разрешалось вести лишь тогда, когда совершалось явное нападение на часового. И то — сперва в воздух, а потом, если успеешь — куда повезет.

Калачеву же на все это было глубоко насрать. Это после мы узнали, что он кандидат в мастера спорта по боксу, а до этого думали, что просто дурак — родился таким, что поделать? Алексей, заступая на пост, сразу загонял патрон в патронник «Калаша», прятался за бревно, валявшееся там еще с невесть каких времен, упирал на него ствол… возьмите, кто смелый! При обходе постов диалог происходил примерно такой:

— Стой, кто идет! — это кричал Лешка.

— Калач, не стреляй, это я, Евген, командир твой! — это уже кричал я.

— Ты — иди, остальные на месте.

Хотя, последнее было излишне. Эти «остальные», не понаслышке зная ефрейтора, после оклика «стой» уже лежали мордой в грязь или снег.

Драться меня, кстати говоря, учил именно Калач. Я сам его попросил, когда узнал, что солдат — КМС по боксу. Нет, тупо махать кулаками я и до этого умел, да и по силе удар был поставлен неплохо. Он учил меня именно технике боя. Сперва он надевал на руку лапу, я — перчатки, и начинал лупасить по ней, а Лешка корректировал удары, подсказывал, что правильно, что неправильно и так далее. Правой, левой, прямой, боковой, хук… После задача усложнилась. Боксер одевал левую перчатку и только защищался, а я, с обеими руками, пытался ударить его. Надо отдать парню должное — по корпусу я попадал ни раз, а в голову — ни разу. Занятия окончились, когда мне неожиданно прилетело. Прилетело очень даже неплохо — я все столы в каптерке собрал.

— Ты чего, — еле промямлил тогда я. — Ошалел?

— А, Евген, извини, забылся, — начал оправдываться Калачев.

В голове после этого у меня звенело часа два, а жевать нормально смог лишь через неделю. Дурак, что поделать? Но после этого я решил, что здоровье дороже, и в спарринг с ефрейтором больше не вставал, предпочтя боксу рукопашный бой Кадочникова. Самому же Алексею, после победы на чемпионате по боксу среди войск ГСВГ, предлагали остаться в армии сверхсрочно, но уже для продолжения спортивной карьеры. Помню, тогда он обратился ко мне за советом.

— А что такого, — ответил я. — Конечно оставайся!