Дневник человека

Обмародерить мародера, это вам как? Да и формы у нее ничего. Где только мои глаза раньше были? Ну а что с ребенком, это даже хорошо. Это только ей в плюс. Вот перетаскаю воду, высплюсь, как следует и надо будет подкатить. А то, как с подругой разорвали дипломатические отношения, так уже месяц Дуню Кулакову и сношаем.

Родился в голове ответ: отдайся по-хорошему. Потом еще один: Договоримся? Пустое. Мелко как-то для глубоких в перспективе чувств. Вместо ответа, заклеил ей глазок жвачкой. А сверху наклеил ее собственную записку: кто умеет читать, пусть ходят и боятся. И сама пусть сидит дома и боится, как примерная мать и приличная женщина. И не фиг за мной подглядывать. И на улицу не фиг выходить, там трупов уже по колено накопилось. При всем при том Писец еще и не ночевал, так поскребся чуток. Не дура же она открывать дверь, чтобы отколупнуть жвачку, если за углом терпеливо поджидает свою жертву серийный убийца невероятного количества милиционеров? Все остальные ходки подтвердили, что в соседней квартире проживает не дура. Но знакомиться поближе на радостях не пошел — невыносимо сильно устал. Так сильно, что, побросав трофейные стволы в угол, забаррикадировал входную дверь тумбочкой и семью бутылями, хлопнул стакан водки и, не снимая мокрых вонючих носков, упал на кровать. Кошку я так и не покормил, за что на следующий день и поплатился…

День третий. Март.

Я редко помню свои сны. Чтобы в таких подробностях вообще небывалый случай в моей практике. Специально для уцелевших «мозговедов» поясню — сны я всегда четко отличал от реальности. Есть нечто необъяснимое, что дает четко понять «зрителю» — это всего лишь сон — проснись, и он тут же истает без следа. В ту ночь на меня напало нереально реальное наваждение, ухватило меня за горло ледяными костлявыми руками, не позволяя очнуться, не отпуская назад в реальную жизнь. Пришлось прожить всем своим существом от первой минуты и до последней…

Город — в сером саване дыма. Плотнее него только смрад тысячи мертвых тел. Липкий, мерзкий, привычный. Прямо в уши ревел движок КамАЗа. Ревел так, что не слышно плачущих детей на руках женщин. Взгляд выхватил несколько серых детских лиц, и черные дорожки слез, уходящие под повязки-намордники. Люди. Много людей — стоя и сидя на узлах с вещами заполняли кузов.

В воздухе витал страх. Без вкуса и без запаха, он воспринимался какими-то другими рецепторами. Проникал внутрь головы, стекал в низ живота по артериям, вместе с кислородом всасывался в каждую клетку. Угарный газ, продукты гниения и распада и страх — жуткий яд, не менее страшный, чем какие-нибудь зарин или фосген. Изрядно болтало — после бронетехники Проспект Мира сделался хуже проселочной дороги. Прямо над ухом прогремели один за другим два одиночных выстрела, но я даже не вздрогнул, лишь крепче сжал исцарапанное цевье «вертикалки» перчаткой с обрезанными пальцами. Выстрелы уже давно составляют постоянный фон нашей жизни — музыка большого города. Большого и мертвого. Я допил содержимое фляжки, аккуратно завинтил крышку и положил славно послужившую мне посудину на рюкзак. Хватит, мне это больше не понадобится. Мое время пришло.

Снова выстрелы. Вон они, мишени. Изломанные неуклюжие фигуры, мелькали между деревьями вдоль дороги, в просветах между домами, на перпендикулярных улицах, перегороженных сгоревшими остовами легковушек… Их хорошо видно через стальную сетку, укрывающую живых. Мне не нужна оптика, как на автомате военного, зрение превосходное. Но я не удивлен этому факту, давно принял как должное. Несмотря на дым и усталость я отлично различал серые фигуры на фоне таких же серых стен. Их прибывало все больше и больше. Зрелище «демонстрации мертвых трудящихся» привлекло все мое внимание. Повернулся, вцепившись в прутья арматуры. Ублюдки, твари! Не думайте, что вы победили, нет. Мы вернемся! Некоторые заметно быстрее своих сотоварищей, и это тоже неудивительно мне, потому что причина давно известна…

Фасад Медицинской Академии отдаленно напомнил «рейхстаг» образца мая сорок пятого года. Колонны испещрены пулевыми отметинами — на уровне головы среднего человека целая полоса штукатурки снята пулями. Входные двери разворочены взрывом, ни одного целого стекла — вечер свободно проносил в закопченные глазницы окон клочья жирной копоти и бумагу. На крыльце залежи костей, перевитых ссохшимися жгутами заскорузлой от крови одежды. Группа бывших студенток копошилась в груде тряпья, выхватывая острыми кривыми пальцами куски бурого мяса. Бельмастые глаза из-под кровавых сосулек недолго изучали нашу колонну и вот одна за одной, бросив недоеденный труп, монстры направились вслед за машинами.

Колонна состояла из дюжины разномастных грузовиков и автобусов доработанных наспех артелью постапокалиптических жестянщиков-сварщиков. Укрепленные решетками кабины, будки с прорезанными амбразурами, кузова с наращенными бортами и забранные сверху сварными решетками и сеткой-рабицей.