Западня

Её лапки нежно окутали меня со всех сторон, как младенца в пелёнках, и прижали меня к мягкой нежной груди.

Последнее слово, которое я помню, это на разные мотивы повторяемое: «Какая же я дура! Дура! Дура! Счастливая дура!»

Я летел сломя голову по серебристой дорожке. Ощущение — словно спускаешься с крутой горнолыжной трассы. Ветер свистит в ушах, волосы развеваются, дыхание перехватывает так, что трудно дышать, грудь разрывает чувство дикого, первозданного восторга. Я чувствовал себя каплей, растворившейся в необъятном океане необузданной стихии.

Черное ночное небо над головой и под ногами, скользкая, словно натертая маслом, дорожка и опьяняющее ощущение абсолютной свободы в груди.

Я закрыл глаза от восторга, но — о, чудо! — оказалось, что и без зрения я способен лететь, не боясь рухнуть в головокружительную бездну.

Один поворот, другой — дорожка двоится. Взял влево, крутой спуск, резкий подъем, теперь уже развилка из трех. Прыжок, переворот в воздухе — и теперь передо мной — сразу четыре пути. Но я не стал себя ограничивать — стремительно подпрыгнул вверх и — оказался на такой же дорожке, только уровнем выше!

Я не помню, сколько я скользил и не понимаю до сих пор, как я не боялся такой дикой скорости, как сердце мое не разбило тесные оковы грудной клетки и как, в конце концов, я не свалился куда-то в бездну. Одно могу сказать точно — на этой дорожке я чувствовал себя как рыба в воде, как птица — в воздухе, как опытный водитель за рулем хорошего автомобиля на скоростной автостраде. Я был в своей стихии. Я скользил — и скольжение составляла органическую часть меня, оно само было — Я. И от осознания этого я рассмеялся во всю мощь своих легких.

Смех отразился эхом. Неужели рядом горы? Собственно, а где Я?

Наконец, по левую и правую сторону дорожки я заметил причудливые серебристые же столбы. Как здорово было объезжать их или перепрыгивать через них! Словно хороший сноубордист, я огибал препятствия, не замечая их. И так бы, наверное, и проехал бы их все, но тут меня разобрало любопытство. Уж слишком много столбов попадалось по пути.

Тело послушно выполнило команду мозга, также незаметно, как оно слушается наших желаний «сесть», «встать», «повернуть туда-то» или «стоять». Словно бы и не было дикой скорости и свиста в ушах. Я остановился как вкопанный, нарушая все законы инерции. Словно бы никуда и не летел сломя голову, словно я вечно стоял здесь, у этого столба.

Ближайший ко мне столб оказался довольно высоким, с человеческий рост. Приглядевшись, я заметил, что это даже не столб, как мне казалось раньше, а что-то вроде перевернутой вверх ногами пирамиды. Серебристой пирамиды, тускло блиставшей при свете невидимой мне луны или звезд.

Стенки пирамиды оказались такими же, как и дорожки — сальными, скользкими. Сколько я ни пытался, забраться на неё не получалось. Зато я выяснил, что пирамида достаточно подвижна. При моих попытках подняться она медленно раскачивалась из стороны в сторону, словно ствол молодого деревца.

Наконец, после провала нескольких попыток, мне удалось найти выступ, а потом и ещё один.

Я поставил ногу на один из них, вторую на другой…

Но тут пирамида как-то судорожно затряслась, заколебалась и я, готов поклясться, услышал какой-то звук, напоминающий стон.

Я спрыгнул на дорожку. Но стон не прекращался. Я прикоснулся к выступу — руки мои окрасились кровью!

Пораженный этим открытием, я рванул руками серебристую поверхность — она оказалась мягкой на ощупь. Ещё, ещё — и вот у меня в руках обрывки серебристого, мягкого как шел волокна.

Я взглянул на пирамиду — и обомлел. В тех местах, что я очистил своими руками, я увидел человеческое лицо, точнее, его часть — помятый кровоточащий нос, который я принял за выступ, и отверстый беззубый рот с тонкими бледными, почти бесцветными губами. Из этого рта вывалился опухший синий язык.

Человек — если это был человек — задыхался. Он хрипел, с губ падала кровавая пена. Он пытался что-то мне сказать, извиваясь, как червяк на крючке рыболова. Делая последние усилия.

В самом деле! Червяк! До меня только сейчас дошло, отчего пирамида — вверх ногами. Человек висит вверх ногами — а его ноги широко раздвинуты — и каждая нога привязана к чему-то за отдельные веревки!

Матерь Божия! Я поднял голову вверх — и только теперь заметил, что серебристые дорожки — это нити-веревки — и они здесь повсюду — сверху, снизу. Они переплетаются, раздваиваются, растраиваются, а между ними, на них — висят эти нелепые перевернутые «пирамиды»-кульки из таких же нелепых и страшных фигур!

Я рванулся к «своей» и принялся что было сил рвать путы, чтобы освободить несчастного из серебристого плена. Но было уже поздно. Бедняга перестал извиваться и испустил дух. Несчастный задохнулся собственным языком.

Его лицо до сих пор стоит передо мной.